Волк и семеро козлов
Шрифт:
Голос у него густой, глубокий, чеканный, гораздо более сильный, чем у Бабанова.
– Я не борзый, я осторожный. Ты о своей безопасности заботишься, а я – о своей. Тюрьма – это джунгли, здесь зевать нельзя. Я две пятилетки по лагерям, знаю, о чем говорю…
– Две пятилетки – это десять лет?
– Что-то вроде того.
– А сейчас за что мотаешь?
– За убийство… Вышел из лагеря, думал новую жизнь начать, телохранителем к одному бобру устроился, а на него братва наехала, пришлось отбиваться. В общем, новый срок себе на жо… нажонглировал.
– Сам откуда?
–
– А здесь как оказался?
– Мне нравятся твои вопросы.
– И чем же они тебе нравятся?
– Я понял, кто ты такой. Ты не Бабанов. Ты Корчаков. Настоящий Корчаков… Ты на Бабанова не злись, он мужик простой, бесхитростный – это я волчара, все вижу, все замечаю, палец к носу прикинуть не проблема…
– И ты не боишься мне это говорить? – удивленно повел бровью Корчаков.
– Может, и боюсь. Ты мужик сильный, охрана у тебя, деньги, самому хозяину кум… Но я-то знаю, что ты знаешь, что я знаю. Бабанов тебе все рассказал. Не мог не рассказать.
– Рассказал. И что ты заговоренный, тоже сказал.
– Только ты в это не веришь, да?
– Не верю.
– А я верю. Только знаешь, не хочу, чтобы ты это проверил. Да и зачем тебе это? Ты здесь как турист, типа, проездом. И таких же туристов с собой взял, – Ролан взглядом показал на морячка. – Они же ничего не понимают в наших делах. Для них тюрьма – темный лес. Хорошо, если обратный поезд будет. А если нет? Если вдруг застрянешь здесь? Завтра комиссия будет, вдруг Храпова снимут. Кто тебя отсюда выпустит? Никто. Разбор полетов устроят, срок тебе добавят, еще и в карцер отправят… Храп – мужик сильный, он умеет свою власть держать. А если новый начальник слабаком окажется? Если наши, блатные, власть возьмут? Козлов замочат и сами здесь рулить будут. А по тюрьме уже слух идет, что вип из санчасти в колбу балуется…
– Кто этот слух пустил? – скривился Корчаков.
– Ну… Я умею держать язык за зубами. Это мое достоинство. Но есть и недостатки. Деньги очень люблю. Бабанов должен был мне за Мишеля заплатить, а у него денег не было; ну, я и наехал на него… Если честно, я виноват в том, что слух пустили. Но я готов загладить свою вину. Честным тебе служением…
– Я здесь не задержусь.
– Тогда Бабанову. Он за мной как за каменной стеной будет.
– Да мне, в общем-то, на него наплевать…
– Значит, не договорились, – разочарованно вздохнул Ролан.
– Боюсь, что нет.
– Тогда расходимся. А то чего сопли жевать, если я тебе не нужен?
Ролан вернулся на свое место, но ложиться не стал. Надо было отслеживать обстановку в камере. Может, бойцы Корчакова не разбирались в тюремных порядках, но науку убивать освоили на «отлично». Вдруг навалятся скопом на Ролана, затянут на шее петлю из полотенца, а потом скажут, что бедняга повесился. А поверить в это легче легкого. Ведь Ролан уже пытался покончить жизнь самоубийством…
А убить его нужно. Потому что он узнал тайну Корчакова. И понять Ролана можно, и простить, но только посмертно. И Храпов, конечно же, будет того же мнения. Ему залеты, понятное дело, не нужны…
Ролан достал из сумки стальную ложку. Черенок у нее заточен хитро – срез тупой, но толщина стенок почти что бритвенная. К тому же черенок не гнулся от сильного удара, и это во многом увеличивало его ценность. Он незаметно положил ложку под подушку и сделал вид, что смотрит телевизор.
Шло время, никто не собирался на него нападать, но расслабляться было нельзя. Все самые черные дела творятся ночью, когда человек спит. После отбоя Корчаков и его телохранители заберутся под одеяла и будут ждать, когда Ролан уснет. Но вряд ли они сами будут ждать нападения. А зря. Сначала погибнет Корчаков, а за ним и все, кто посмеет вступиться за него.
Ролан больше не думал о том, что ему предстоит отомстить за Аврору. Он был ракетой, которую уже выпустили на цель. Сейчас его интересовали только частности – как напасть, как убить…
С появлением баландера Ролан первым сел за стол. Может, он в меньшинстве, но это не значит, что ужинать ему нужно, забившись в свой угол. И сала он себе к столу нарезал, и сыр, и шоколад для чая приготовил. А в кашу бросил солидный кусок топленого масла.
– Хорошо живешь, – одобрительно улыбнулся Корчаков, усаживаясь за стол.
Он тоже приготовился к ужину; его телохранители нарезали и сырокопченую колбаску, и балычок. Но не было у него такой чудо-ложки, как у Ролана.
Он сел как раз напротив Тихонова. Руку только протяни – и глаз долой.
Невдомек было Корчакову, что это последний ужин в его жизни. Ролан решил, что не будет ждать ночи.
– Не жалуюсь.
– Сало красивое.
– Угощайся.
– Да нет, спасибо. Я привык своим обходиться.
– Ты не понял, я не просто угощаю. Я настаиваю. Поминки у меня сегодня. Сороковина.
– И кого поминаешь?
– Жену.
– Прими мои соболезнования.
– Да ничего, может, скоро вместе с ней буду.
– Все может быть, – переглянувшись с морячком, отозвался Корчаков.
– Жизнь – очень ненадежная штука. Сейчас есть, а потом вдруг раз – и нет ее.
– Что верно, то верно…
Корчаков сунул руку в карман, достал оттуда мобильный телефон, приложил к уху. Глаза его вдруг округлились, лицо вытянулось.
– Как жива?.. Но ведь в газетах писали… Инсценировка?! Зачем?.. За нос нас водили… И что теперь делать? Отказаться?! Ну, нет! Ты же знаешь, если я за что-то взялся, то обязательно доведу дело до конца… Как что делать? Дальше по этой теме работать. Людей найдем, пусть ищут выход. Она не должна жить… Ладно, пока ничего не делай. Послезавтра я выйду, тогда и поговорим…
Корчаков нервным движением вернул трубку на место и, плотно сжав губы, опустил голову. Он закипал от злости; Ролану даже показалось, что сейчас из ушей у него со свистом туго заструится пар.
А по его телу, вызывая ликование в каждой клеточке, расходилась волна радости. Он понял, о ком сейчас шел разговор. Это Аврора жива. Это она не должна жить. Это ее должны убить люди, которых Корчаков собирался нанять. Собирался, но пока ничего не сделал. Он должен выйти из тюрьмы, все взвесить, выработать новую или усовершенствовать старую тактику, а потом нанести удар. Но ему не выйти отсюда.