Волк за волка
Шрифт:
Мама Яэль говорила, что она была чудом. Одних ее морщин должно было хватить для охранников, чтобы отсортировать ее в ряд «слишком слабых». Однако они позволили ей пройти через ворота. Они позволили ей жить.
Она была старой, но сильной. Каждое утро в жестоком предрассветном холоде, Бабушка вставала вместе с другими. Она засовывала ноги в деревянные клоги, ходила на утреннюю перекличку, где часами непрерывно стояла под прожекторами и звездами. Затем следовала за другими в зал сортировки. Там через ее пальцы проходило много вещей: золотые кольца, закопченные платья, сапоги, от которых не будет волдырей. Вещи мертвых (или
После долгого дня, утомляющей трудной дороги назад (под более свирепыми лампами, черствой луной), супа из сухих овощей и тухлого мяса, бабушка сидела в углу своих нар. Эти коричневые глаза были сухими и остекленевшими, но она всегда улыбалась, когда ловила на себе взгляд Яэль. Казалось, все ее зубы были разного цвета. Они хранили серость теней, черноту ночи. Очень немногие были пожелтевшего белого цвета. Они напоминали Яэль клавиши старого фортепиано.
– Волчица, – шепнула она прозвище Яэль на русском языке, – упрямое, яростное слово для упрямой, яростной девушки – и махнула рукой. – У меня есть что-то для тебя. Подойди.
Яэль пробиралась между тел своих сокамерниц (ее мать, девочка постарше, Мириам, и три другие женщины, которые никогда не разговаривали с ней). Солома из матрасов скребла ей ноги, когда она скользнула на пол.
Бабушкины нары были переполнены. Яэль взобралась через нагромождение костлявых, чернильных конечностей и обритых голов. У бедра бабушки был небольшой клочок матраса. Достаточный, чтобы она на нем уместилась.
Пожилая женщина улыбнулась и опустила руку в тонкую ткань своего платья. Магия или чудо – каким-то образом ее пальцы вернулись, держа кусок хлеба. Крошащегося так сильно, что края корочки врезались Яэль в десна, но хлеба. Чего-то, что заставит ее забыть тупой голод, грызущий ее изнутри.
– Ешь, – командовала бабушка.
Глаза Яэль виновато метнулись наискосок, где спали Мириам и ее мать. Как бы то ни было, она набила еду в рот, еще немного мучных унций прилипших к ее воробьиным косточкам.
– Ты сегодня видела доктора?
Рот у Яэль был полон. Она покачала головой.
Пожилая женщина вздохнула: «Ты – счастливица, волчица. Большинство детей, которые уходят в его кабинет, больше не возвращаются».
Острый кусок корки попал Яэль в горло. Она подумала об инструментах на серебряном подносе доктора Гайера. Не об иглах, а о более жестоких. Широкие ножи и скальпели – инструменты, которые он никогда не использовал на ней.
Ангел другого рода.
– Он, должно быть думает, что ты особенная, – продолжала бабушка. – Он хранит тебя. Не обращает на тебя внимания.
– Я ненавижу его. – Яэль проглотила последнюю крошку. Ее последняя инъекция была больше одного дня назад, но ее рука по-прежнему чувствовала огонь. Так много жара и боли в таком маленьком теле. Она собрала их все и вытолкнула наверх словами. – Я хочу, чтобы дым его съел.
Бабушка не велела ей замолчать, как это делала мать Яэль всякий раз, когда она говорила такое. Вместо этого ее глаза были печальными и понимающими. Наполненными собственными монстрами из дыма.
– Я сделала для тебя кое-что. – Солома под бабушкой зашуршала, пока та выуживала что-то внутри матраса. Что-то покачивающееся в мозолистой, ущелистой коже ее рук напомнило
Старая женщина положила ее в руки Яэль. При ближайшем рассмотрении, она увидела, что у куклы было начерченное шилом лицо, бесцветные глаза и нацарапанная улыбка.
– Открой.
Яэль повиновалась. Древесина раскололась, как ореховая скорлупа. Что-то вывалилось. Еще одна кукла. Поменьше. И у нее тоже была трещина чуть ниже центра.
Еще одна кукла. И еще одна. Каждая следующая меньшего размера. Каждая с другим лицом. Улыбка полумесяцем, ухмылка пастушка. Глаза одновременно раскосые и широкие. Когда Яэль дошла до конца, было так много частей. Верхние и нижние половинки свалились в кучу на ее голых ногах, как крошечные деревянные чашки.
Пальцы Яэль сжали последнюю матрешку размером с горошину. Девочка не пыталась догадаться, как же старая женщина ее вырезала.
Магия или чудо? Чем это ни было, бабушка была этим полна.
– Мой муж был столяром. До всего, – объяснила старуха. – Обычно он вырезал их для наших детей. Они всегда любили кукол. Такие яркие, счастливые штуки. Полные цвета – так много цветов. Рубиновый, травянисто-зеленый. Голубой, столь глубокий, что, кажется, ты смотришь на небо. Желтый, как сливочное масло. Или солнце.
Яэль знала красный. Красный был цветом мокрых пятен на этаже доктора Гайера. Цвет повязок охранников.
Яэль было трудно представить другие оттенки. На территории обнесенного колючей проволокой лагеря не было травы. Иногда в трещинах кирпичей в спальных блоках прорастали сорняки. Но обычно они покрывались пеплом и увядали в быстрой, серой смерти. И синий – это был цвет, который доктор хотел придать ее глазам. Причина, по которой он втыкал иглу за иглой в ее кожу.
Она полагала, что, когда была младше – до грязной серости лагеря, поезда, гетто – то видела все эти оттенки. Но эти воспоминания были похожи на фотографии: редкие, размытые по краям, черно-белые.
Цвета отобрали. Вымыли.
Бабушка выхватила деревянную кроху размером с горошину из ладони Яэль и начала собирать воедино куклы. Они поглощали друг друга со щелчком. Яэль с широко открытыми глазами наблюдала, как части вновь становились целым.
– Вот, – сказала бабушка сказала после финального щелчка. – Малышка осталась в безопасности.
– Это мне? Можно оставить?
Старая женщина кивнула.
– Почему мне? – Яэль украдкой еще раз взглянула на Мириам, такую спокойную во сне. Она схватила и прижала куклу-в-кукле к своей груди, осторожно дыша на узорчатое дерево. Она знала, что должна поделиться, но ее сердце все еще сжималось от тяжести.
– Доктор прав. Ты особенная, волчица. – Она произнесла это знающим голосом. – Ты изменишь всё.
Яэль сжала куклы еще крепче и удивилась, почему слова старой женщины прозвучали настолько убедительно, так уверенно. Наполненными магией, чудом. Яэль знала, что она другая. Инъекции доктора Гайера уже отделили ее. Покрытая пятнами, шелушащаяся кожа растягивалась на костях Яэль, похожих на зубочистки. Ее по-мальчишески короткие волосы не могли решить, какого же они были цвета (одни топорщились светлыми, другие темными). Даже глаза Яэль были перемешаны как у дворняжки – один, почти светящийся, ярче другого – и так далеки от неизменно карих ее матери.