Волки белые

Валецкий Олег Витальевич

Потом ряд представителей сербского офицерского корпуса умело похоронил мои надежды, как впрочем, и надежды многих сербов, но с началом весной 1998 года войны на Косово и Метохии я был полон оптимизма.

Впрочем, после каждой неудачной попытки мой оптимизм все больше рассеивался, ибо я обнаружил, что для госаппарата Сербии я продолжал оставаться неблагонадежным элементом — потому что добровольно прибыл воевать на чужую войну. Номенклатурный аппарат не изменил своей сути, заложенной при Тито, когда лишь полное послушание любым, даже открыто преступным или безумным приказам сверху, и считалось истинным патриотизмом. Понятно, что с такой логикой сербский аппарат безоговорочно принимал всю ту ложь, что вполне сознательно и, видимо, в соответствии с какой-то установкой, распространяли иные российские представители обо всех русских добровольцах. Я тогда об этом не подозревал, так как жил в Добое. вдали и от российских посольств в Сараево и Белграде, и российского миротворческого контингента. В начале 1996 года семья моей жены, в силу подписанных в Дейтоне соглашений, осталась без своего дома в сербской части Сараево, и вместе

с десятками тысяч сараевских сербов покинула эту часть города, переданную мусульманам. Расходились люди, куда глаза глядят, наивно веря обещаниям своей сербской власти о том, что будет для них выстроено новое Сербское Сараево, хотя выделенный Сербией стройматериал сразу же продавался мусульманам и албанцам. Семья моей жены нашла тогда квартиру в Добое, и как ни странно — даром. Живший сам в чужом мусульманском доме Синиша Попович, живший с женой и дочерью, предоставил им верхний этаж своего дома, где поселились и мы с женой и дочерью по возвращению из России. Синиша сам был добровольцем в Вуковаре, так же лишился своего дома в оставшейся у мусульман Грачанице, был командиром местной «интервентной» группы с неофициальным названием «Эротика» и, наконец, потеряв в минном поле ногу, продолжил воевать, и тем самым у нас с ним никогда споров не возникало. Я познакомился и с его другом «Милканом», тоже инвалидом войны и секретарем местной ветеранской организации, и благодаря этому вполне пристойно жил, поскольку одним из первых стал работать в международных организациях, занимавшихся в Боснии и Герцеговины разминированием. В помощи посольства я не нуждался, и это меня во многом спасало от того, дабы мое имя не попало в сводки российских спецслужб, как потенциального террориста, и в сводки местных спецслужб, как «русского шпиона». Тем более, никто с представителями России меня знакомить не спешил, не желая, делится «кормушкой». Этого нельзя было сказать о некоторых других бывших добровольцах, решивших тогда «подняться» на связях с Россией, где олигархи, по их мнению, лихорадочно выворачивали свои карманы, дабы «кое-чего» купить на «сербской земле». Правда, все это им принесло и проблемы иного характера, так как стучали на них обе стороны в «сербско-русском бизнесе», одни — как на российских, а другие — как на югославских «шпионов», ибо деньги ведь всем сторонам отрабатывать надо было. Когда и мне пришлось искать возможность поехать повоевать на Косово, завертелось привычное бюрократическое колесо, благоприятствующее чему угодно, но только не энтузиазму. После нескольких переговоров, в которых инее пришлось послушать достаточно много явной шизофрении, я уже совсем было отчаялся, и мне пришлось возвратиться к разминированию Боснии и Герцеговины, которое особой романтикой не отличалось.

Однако все изменилось 24 марта 1999 года, когда самолеты НАТО нанесли первые удары по Югославии. Тогда на волне патриотического порыва я, как мне казалось, попал, наконец «в волну» сербского национализма, о которой столько приходилось слышать в войне в Боснии, когда иные «жутко национальные» сербские чиновники и их приближенные мне рассказывали истории о начале войны в Югославии.

Не хотелось бы писать о том, чего не видел, но позднее, в разговорах с более опытными в военном деле сербами, заодно «награжденными» возможностью поработать на послевоенных минных полях саперами, я составил более реальную картину, которая совпадала с тем, что я увидел в марте 1999 года в Белграде.

Белград, куда я прибыл в конце марта, встретил меня пустыми улицами, и я, начал было задумываться, не ушли ли сербы все вместе в Косово, быстро обнаружил, что бомбоубежища были переполнены. Впоследствии я выяснил, что как раз в Косово из Белграда резервистов не слали, да и мобилизация была проведена частично — для пополнения в основном тыловых и инженерных частей.

С добровольцами так же дело обстояло туго, так как организованно их собрал лишь Аркан. Впрочем, прибыв на сбор его гвардии (СДГ) по приглашению бывших добровольцев (в Республике Сербской) русского Бориса и болгарина Даниэла, я увидел, что во мне там не нуждаются. Аркан спросил, нахожусь ли я на списке. Я ответил, что нет, и потому получил приказ выйти из строя и ждать. Потом увидел, что Аркану не до меня, так как он начал избивать какого-то своего бойца, и я, прождав без толку пару часов, ушел, увидев под конец несколько прибывших автобусов с какими-то наголо бритыми субъектами.

Впрочем, как выяснилось, СДГ в Косово так и не попало, и после десяти дней подготовки в центре спецназа в горном массиве Тара, была распущенна. Лишь несколько человек по выбору Аркана были посланы в Косово в отряд «цервених береток» (красных беретов) в поселок Косово Поле под Приштиной.

Собственно говоря, в Белград я прибыл по приглашению моего знакомого Драгана Оташевича, который вместе с группой своих добровольцев из Раковицы (района Белграда), по рекомендации местного отделения СПС (социалистической партии) должен был отправиться в Косово. Но пока я брал отпуск у своего директора в Пале (что, впрочем, не помешало ему почти сразу же уволить меня), группа уехала. К счастью, в Раковице жил еще один мой знакомый Драгослав Миличкович, как и Драган, потомок черногорских колонистов с Косово, но бывший уже членом радикальной партии. С Драгославом мы договорились встретиться в казарме югославской армии «Бубань поток» под Белградом, где собирались все добровольцы и откуда они отправлялись на Космет. [17]

17

сокращенное название Автономного края Косово и Метохия, в российских СМИ его часто называют просто «Косово» или «Автономный край Косово». — примеч. ред.

Там меня встретила какая-то разношерстная публика, среди которой было немало откровенных алкашей и еще каких-то мутных типов с рыскающим взглядом. Какой-то один доброволец из Республики Сербской рассказывал, как они вчера громили американский культурный центр с одобрения полиции и вертел своим военным билетом из Республики Сербской, которые, как я хорошо знал, заменили еще в 1993 году. Рядом какой-то цыган, по виду, словно только что с вокзальной площади, «чесал» про какого-то снайпера, которого он, якобы, убил в Вуковаре. Перед одной казармой стоял военный полицейский с большим животом и с длинными волосами и ему, как и его коллегам, судя по выражениям их лиц, было на все плевать, лишь бы их не трогали. По всей большой территории «Бубань-потока» сновали какие-то офицеры пенсионного возраста, но от них ничего вразумительного добиться было сложно. У своего старого знакомого Драгослава Миличковича, добровольно прибывшего вместе с несколькими своими друзьями-«радикалами» из Раковицы ради отправки в Косово, я узнал, что их держат уже неделю в этом бардаке, и иные добровольцы, плюнув, ушли домой. Одной из первых «акций» некоторых добровольцев был взлом складов с алкоголем, и это дело было проведено профессионально, а «неприятель» был захвачен и уничтожен. Я сначала боялся медкомиссии, так как одного друга Драгослава, воевавшего в СДГ у Аркана в Хорватии и в Боснии из-за ранений не приняли.

Однако здесь всё творилось в духе «организованного беспорядка», ибо меня на медкомиссии только спросили: здоров я или нет. Получив положительный ответ, доктор заключила, что я «годен». Я протолкался к выходу и, найдя сумку, которая едва «не ушла» с одним из кандидатов в ряды «геройской армии», вышел наружу. Тут я опять встретил Драгослава, который сообщил мне, что какой-то офицер ему сказал, что иностранцев не принимают. Я, несколько опешив, пошел к тому офицеру, дабы показать подтверждения своих воинских специальностей и театров боевых действий. Но того это интересовало как майский снег, что впоследствии, как я увидел, было нормой в югославской армии. Офицер величественно оглядел собравшуюся толпу и сказал с каким-то непонятным торжеством, что они уже, мол, развернули назад каких-то болгарина и канадца. А что касается граждан Республики Сербской, то им тоже надо ехать домой, ибо скоро ожидается нападение на миротворческие силы KFOR [18] в Боснии и Герцеговине. Все это был такой бред, что я стал зол на себя, оставившего добровольно хорошо оплачиваемую работу сапера (никто из моих сербских коллег моему примеру естественно не последовал, хотя «по…» они любили) и пошедшего добровольно в этот дурдом.

18

в отечественных СМИ — КФОР (произносится «Кейфор»), аббревиатура международных миротворческих сил в Косово и Метохии. — примеч. ред.

Однако сдаваться сразу не хотелось. После нескольких дней поисков наш доброволец Саша «Барон» познакомил меня с одним своим знакомым Лазо: он торопился в Приштину, откуда и был родом. Лазо нервничал, постоянно говорил о том, что его квартира находится как раз рядом с управлением полиции в Приштине, которую незадолго до этого разбомбили самолеты НАТО. В Белграде к нам присоединился болгарин Венцислав-«Вэнс», как и я, и «Барон», воевавший в Боснии в отряде «Белые волки». Мы втроем (я, он и Лазо) сначала на автобусах, а затем на попутках добрались до Косово, куда нас полиция недалеко от города Куршумлии пропустила, после долгих отговоров, но благодаря тому, что какой-то полицейский сам должен был туда ехать на своей машине. Косово нас встретило дымящимися домами и горящими стогами сена, причем уже следы грабежей свидетельствовали, что сделали это не пилоты НАТО, и не албанские «террористы» (дома как раз были албанские). Впрочем, и самолеты НАТО не заставили себя ждать, начав вдалеке избавляться от груза, и наше счастье, что дорога на Приштину шла через относительно безопасную равниную область вокруг Подуево, и албанских боевиков здесь было немного.

Прибыв в Приштину ночью, мы разместились в холле ее главной гостиницы «Гранд-хотэл», где нас Лазо оставил, пообещав быстро вернуться. Понятие «быстро» для Лазо оказалось весьма относительным: в следующий раз я увидел его в Приштине где-то в мае, так как в тот день, по его словам, его мобилизовали (и подозреваю — с помощью военной полиции). Сидя в холле «Гранд-хотэля», мы с Вэнсом насчитали человек десять с автоматами, ходивших туда-сюда. Лишь один держал автомат как положено, а другие — как придется, даже за ствол.

Наступил день. Стало ясно, что Лазо «испарился», и мы начали «устанавливать контакты» с местными сербами, несколько удивленными нашим «партизанским» приездом.

Наконец на встречу с нами прибыл какой-то местный «гайдук», заросший и с пулеметом. «Естественно», он был командиром какого-то «спецназа» и потащил нас в местную казарму «Царь Душан Сильный», где нам, бывшим участникам боевых действий и бойцам «интервентных» подразделений, выдали по карабину и некомплектной форме СНБ времен 1950-х годов. Это нас привело в недоумение и, честно говоря, я стал бояться, что кто-то нас сфотографирует, и мои знакомые смогут меня увидеть в таком виде.

Здесь же мы встретили болгарина Евгения Любенова, чей брат Сашо погиб добровольцем под Добоем в прошлой войне. Евгения, прибывшего по идеалистическим побуждениям на войну, поставили с таким же карабином у какого-то склада, видимо, в ожидании очередной авиабомбы. Как тогда охранялись склады, нам рассказал местный старшина, уже бывший под бомбежкой, когда все его «боевые товарищи» сбежали с постов. Ни на нас, ни на того болгарина особого внимания никто не обращал, ибо были дела поважнее: перекусить, а заодно поглазеть на джип, который местные боевики с началом войны «экспроприировали» у организации Красного Креста.