Вольные города

Крупняков Аркадий Степанович

– Давай, говорит, пощупаем,— невозмутимо продолжал Ми- пгпя.— Выскочили мы на бережок, струги приготовили, только хо- t• '.оп оттолкнуться, смотрим, ладья к нашему берегу правит. Тут, пумлю, что-то не так. Притаились, ждем. Вдруг голос с ладьи. Пускать,' атамана Микешу просим, одного, ежели, конешно, он не і руг. Подарок, мол, ему велено передать. Ну я, вестимо, стружок ni >іі оттолкнул, один, заметьте, пошел, не боясь. Подхожу к ладье Порт о борт и спрашиваю, кто такие, мол, и куда путь держите?

І і ширят: идем к хану Менгли-Гирею, везем посла от Москвы.

У Ивашки отлегло от сердца, а Микеня продолжал:

— Выходит из-под навеса сам посол, разодетый, как петух, и говорит, наглец, мне таковы слова: «Чтобы ваши, говорит, злодеи- разбойники нас по реке пропустили с богом, даем мы вам пода­рок. И сует мне эти гусли. Этому, говорит, подарку цены нет, особ­ливо чехлу». И один глаз, мерзавец, так незаметненько прищу­рил...

— Врешь ведь,— заметил успокоенный Василько.— Ночью-то как ты все это заметил?

— Не перебивай! Луна вовсю сияла. Подмигнул он мне так легонько, помахал рукой, потом взял весло и нахально оттолкнул мой стружок от ладьи. Остался я на воде один и думаю, где этого посла раньше видел? Не его ли, сукина сына, я как-то ненароком с одним гусляром в реке утопил.

— Андрейка? — шепотом спросил Ивашка.

— Он,— так же шепотом ответил Микеня.

— Ну, слава богу!

А Василько уже оторвал нашитую внутри чехла тряпицу, вынул оттуда сложенную вчетверо грамоту, развернул. Витиеватым по­черком дьяка Васьки Мамырева было написано:

«Благоверный и христолюбивый, благородный и богом венчан­ный, в благочестии во все концы вселенной воссиявший, в царях пресветлейший, преславный государь, великий князь Иван Ва­сильевич всея Руси благословляет Донских вольных людей...» Да­лее Васька-дьяк от имени великого князя даровал всей донской вольнице прощение и звал ее на богоугодное дело одоления нехри­стей ордынских, на спасение родной земли русской. И обещал ве­ликий князь всем ватажникам житье на посадах Москвы, либо других ближних городов. После подписи князя дьяк Васька от се­бя приписал:

«Велел сказать великкнязь атаману вашему Ваське Соколу, что он турку не верит, а ему верит и потому, как дальше ватагам ва­шим быть, мы вам будем грамоты слать. Столь верной оказии, как сия, для тех грамот может не быть, и они, не дай бог, недругам в руки попасть могут. И дабы ваши имена были в безопасности, мы будем те грамоты слать на имя Микени Ноздреватого. А вы же знайте, что они вам надлежат».

По поводу столь радостных вестей Ивашка смахнул все со сто­ла, выволок флягу с вином и три чарки.

— Эх, порадовался бы старик,— вздохнув, произнес Ивашка,—I чудная и великая душа была у человека!

— Многим мы ему обязаны,— задумчиво сказал Василько.

А Микеня, роняя на бороду пьяные слезы, молчал и тенькал на одной гусельной струне.

— Кал-тынь, кал-тынь, кал-тынь,— однотонно вызванивала струна, наполняя мир печальными, бередящими душу звуками.

Глава восьмая

СТОЯНИЕ НА УГРЕ

...Великий князь отправил цареви­ча Нордуалата и Василия Ноздрева­того на Орду. Те опустошили Орду... Ахмат же, получив весть о разорении собственных улусов, обратился в бег­ство с берегов Угры.

Архангелогорпдский летопи­сец, с. 187

ТЯГОТЫ ВЕЛИКИЕ

ж так было заведено издавна: посылали к хану людей знатных — либо бояр, либо вое­вод. Ездили они к ханам на малое время. Теперь же великий князь решил держать в Крыму пос­ла постоянно, и был туда направлен воевода Шейн с наказом не выезжать из Бахчисарая ни весной, ни летом и хлопотать, чтобы хан шел либо на Орду, либо на короля Казимира, а ве­ликому князю доносить обо всем. Но воевода Шейн заболел и своевольно приехал в Москву. У Ивана Васильевича не только каждый князь, воевода или боярин на счету, но и дьяков от де­ла оторвать нельзя. Шутка ли: предстояла ре­шительная битва с Ордой. Долго искал князь человека для посольства пригодного и никак не мог найти. Тут Васька Мамырев возьми и скажи князю:

— Приглядывался я в эти дни к парубку Ан­дрейке— молод, а смышлен. Крым исходил пеш­ком, в Кафе бывал, с Дона по такому опасному пути чуть не один до нас добрался, по-татарски разумеет — чем не посол?

— Худороден больно,— сказал князь, помор­щившись.— И юн.

— Хан родословных не ищет, пусть скажется боярским сыном. А юность — дело проходящее.

— За посольские дела ты ответчик. Ежели ручаешься — шли.

Васька неделю поучал Андрейку посольским порядкам, а по­том приодел его как следует да и направил к хану через Дон. А в грамоте Менгли-Гирею от имени князя написал:

«Прости, великий брат мой, что я посылаю к тебе юношу, бояр­ского сына, старые мои бояре либо хворые, либо по уделам заня­ты. А пути в твое царство стали не токмо истомны, но и опасны. Через Литву проезду теперь нет, полем посылать через хана Ах­мата опасно, а оный юноша дороги через Дон знает и послом бу­дет справным».

Добрался Андрюшка до Бахчисарая, к хану пришел смело, вручил грамоты, рассказал все, чему учил Васька Мамырев. Хан грамоты принял, посла выслушал, но уважения ему никакого не сделал. Даже обрадовался: с таким юнцом можно не церемонить­ся. Велел поместить его в полуподвальную комнатушку под по­коями литовского посла, а кормить приказал после султанского посольства — объедками.

Андрюшка заглянул в каморку, ничего прислужнику не ска­зал. Ужинать привели его поздно, турецкое посольство уже отку­шало. Было оно многочисленно, на столе еды осталось столько, что можно прокормить десяток человек, но Андрюшка ни к чему не притронулся и велел сказать хану, что он отъезжает завтра об­ратно. Слуга повел его к великому визирю, и тут Андрюшка спо­койно заявил, что жить ниже литовского посла не будет, кормить­ся объедками не намерен.