Вольные города
Шрифт:
С нею вместе сел в осаду митрополит Геронтий, князь Верейский да воевода Патрикеев. Поскольку Марфа митрополита недолюбливала как сторонника ненавистной снохи, то в Москву был позван владыка Ростовский Вассиан. Сей старец был умен, неис- стов и на язык остер. Если бы не дряхлость да не телесная немощь, вскочил бы старец в седло, схватил бы меч да и рванулся на недруга. Его Иван Васильевич боялся пуще всех. Знал, что от этого владыки ему достанется больше всего.
Так оно и вышло. Когда великий князь вернулся от войск в Москву, встретил его Вассиан в кремле, руку, поданную под благословение, не окрестил и стал говорить такие речи, за которые и боярину бы язык вырвали.
— А, бегунок явился! — скрипучим голосом сказал Вассиан.— На северский окиян-море бежать собрался. Где же твое величество, князь?
— Не все люди мечом возвеличены, владыко,— ответил князь и, пройдя мимо архиепископа, вошел в покои. Вассиан, с неожиданной для старца бойкостью, повернулся и, не отставая от князя, начал выговор:
— Запомни, князь: вся кровь христианская падет на тебя за то, что, выдавши христианство, бежишь прочь, бою с татарами не принявши. Зачем ты боишься смерти? Дай мне, старику, войско в руки, увидишь, уклоню ли я свое лицо перед татарами?
Иван не вытерпел, резко остановился, так, что старец, как петух, налетел на его грудь, и стали они близко, лицо в лицо, и глядели горящими глазами друг на друга.
— О христианстве печешься, владыко? Меч в руки просишь? Ежели дам я тебе войско, ты, глазом не моргнув, тысячи христиан на смерть пошлешь. В том твое человеколюбие?! А я за мои деяния не перед тобой отвечу — перед богом! — И ушел, захлопнув перед носом Вассиана дверь.
Марфа тоже всю ночь не давала сыну спать — все укоряла его в бездействии, просила дать ей войско.
Даже на улице показаться было непросто, горожане кричали вслед князю: «За сколь нас царю татарскому продал?»
Пришлось уехать в Красное сельцо, где князь с болью в душе думал: «Господи, почему они все крови жаждут, почему разуму не внемлют? Не мною страх движет, а ими. Это они в ужасе ропщут, а я в рассуждениях своих спокоен».
А время шло. В ордынском стане стало совсем худо: жрать воинам нечего, одежонка на них летняя, да и та поизносилась, а на дворе осень, дожди с холодными ветрами. Небывалое дело: в орде, где даже недовольный вздох карался смертью, начался ропот.
Хан мечется в своем шатре — выхода ищет. А выход один: снова попробовать переправу, вырваться на русские просторы. Там будет и еда, и одежда, и успокоение. И уж совет был у хана, и время переправы назначено, вдруг — гонец из Сарай-Берке.
Упал вестник перед ханом на колени, прокричал:
— Беда, великий и блистательный! Воины, оставленные в Сарае, перебиты, город разграблен айдамахами с Дона.
Хан велел оторвать от войска полтумена всадников. Приказано им было разбойников переловить, добро вернуть, охранять город до возвращения хана. Скакать на выручку без передышки.
В тот же день пятитысячная лавина вырвалась на простор и помчалась спасать Сарай-Берке...
...Иван Васильевич все еще жил в Красном сельце. Все думали, что великий князь затаился в страхе, о том, что творится в войске и в Москве, не знает, забился, словно заяц, в нору и дрожит перед врагом. И шло по Москве роптание.
На самом деле государь знал все, страха перед ордынцами не испытывал, а уехал в глухое село для того, чтобы никто не мешал ему исполнять задуманное. Под его рукой все время находился воевода князь Холмский с сотней вершников, он слал людей и в Москву, и на Угру-реку, и в Серпухов, и в Тарусу, и в Коломну. Они приносили вести о том, что творится в войске, в тыловых городах, в запасных полках. В Крым, к молодому послу, была отправлена грамота. Иван просил хана Менгли-Гирея послать своего сына Нордуалата в Донскую степь, там разыскать воеводу Василия Ноздреватого и вместе с ним добить хана Ахмата, если он ринется от Угры к себе домой. Видно, в донесении князю о делах Василька Сокола кто-то что-то напутал, и он имя Сокола совместил с прозвищем Микени Ноздреватого. Оба они считались атаманами, и, верно, их признали за одного человека. Но Андрейка, посол, все понял как надо и хану эту просьбу не довел. Парень раздумал хитро: Нордуалат ватаге только помешает, а если потом великий князь спросит, то можно будет сказать, что хана в это время в Бахчисарае не было.
В одну из ночей в Красное сельцо возвратился Холмский. Дело было спешное, и он пошел прямо в опочивальню князя. Ивана Васильевича там не было, и воевода стал его ждать. В опочивальне пахло березовыми дровами: великий князь любил, чтобы на ночь хорошо топили, а иных дров, кроме березовых, он не признавал. И еще любил сосновый дух, любил, чтобы в его палатах, гридне и трапезной стены были из сосновых бревен и чтобы по затесам сочилась смола.
Широкая деревянная кровать в опочивальне чтоб непременно еловая, а столешницы из пихтовых досок. Скатертей Иван не держал, перед едой слуги скоблили эти доски косарем добела. Летом
над кроватью вешали пестрядевый полог, в мелкую клетку, не тепла ради, а для защиты от мух и комаров. Местность за рекой по правому берегу была болотистая, и комарья было великое множество. Хмельного у себя держал мало, пил редко — по праздникам. В обычное время любил ржаной крепкий квас, такой, чтоб от резкости перехватывало дыхание. После обеда пил корчажное пиво сладкое, да такое, чтоб над ковшом был пенный хололок. Выпив такого пива, князь с наслаждением убирал пальцем с усов пену, стряхивал ее на пол.
Князь возвратился усталый. Вошел в опочивальню, сбросил с головы соболью шапку, скинул с плеч бобровую шубу, расстегнул пояс. Спросил:
— Сына моего неразумного привез?
— Не привез, государь. Силу употребить я не посмел, а на мои добрые увещевания он ответил словами: «Лучше-де я здесь погибну, а к отцу не пойду. Я — воин и с рубежа земли не тронусь».
— Грамоту мою приказную отдал?
— Он ее не исполнил. Мало того, устерег ордынскую переправу и налетел на татар, более пятисот ратников положил в той стычке без пользы.
— Ну а ты-то, князь, зачем был послан?! Тебе, я чаю, хорошо ведомо, что сейчас ордынцев воевать рано — зря людей губить. Пошто ты не схватил сего спесивого щенка и от рати пошто не оторвал? Силы не хватило?
— Я, государь мой, уж сед, и ты прости меня, жизнью научен. Меж вами давно вражда идет, и кто в этой борьбе пересилит, мне неведомо. Быть может, он — сын твой.
— Вот как?! Уж не его ли сторону взять хочешь?!
— Ты на меня глазами не сверкай, Иван Васильевич, но ему теперь терять нечего. Наследия твоего он лишен, теперь у него одна надежда на силу да на недругов твоих.