Вольные города

Крупняков Аркадий Степанович

— Исполню.

— Скажи Ивану так: хан Ахмат в Сарай-Берке не возвратил­ся. Он меня сильно теперь боится. И пошел хан Ахмат к устью ре­ки Донца—там кочевать думает. И еще скажи: по ту сторону Волги есть Шибанская орда, князь Иван знает где. Ханом этой орды Ивак есть. Он Ахмата ненавидит, но о беде его не знает. Пусть князь повелит Иваку Ахмата убить. Запомнил?

— От слова до слова.

— А теперь про себя слушай: дам я тебе коня, провожатых дам, пойдешь Донской степью тайно, ночами. Мои люди укажут тебе место, где ваши русские живут. А главным там у них Сокол да рыжий Ивашка. Дальше они тебя проводят. И передай им мой совет: пусть с этой земли уходят, пусть идут на Москву. В степи они мне мешать будут. Степь Донскую твой князь мне отдал.

Андрюшка слушает ханскую речь, будто песйю колыбельную.

— А как про это султан скажет? Они вроде ему служить обе­щались.

— Ты откуда про султана знаешь? — хан насторожился.

— Какой из меня был бы посол, ежели бы я ничего не знал.

— Тогда знай еще,— хан ухмыльнулся, глядя на безусого пос­ла,— султану сейчас не до них. Султан три котла каши заварил: одну с королем Карлом, другую кашу с венграми и третью со свя­тым папой. И во всех котлах каша подгорает. Если брат мой Иван об этом не знает—ему тоже об этом скажи. Еще раз кланяйся кня­зю. И не медли. Кони у ворот. Пусть тебе ветер в спину будет. Иди

Андрейка важно, как справный посол, поклонился и вышел.

Две недели спустя от Дона на Волгу двинулось разношерстное войско: и верхом, и на повозках, и на санях. Вооружены чем попало: и кистенями, и мушкетами, и саблями, и пиками. Впере­ди войска Василько, Ивашка, Микеня. Сзади Андрейка с попом Ешкой.За ними — обоз. В обозе все более Микенин скарб-добыча.

Девять ден гуляла Москва, а вместе с нею Коломна, и Серпу­хов, и Таруса, и Оболенск, и Калуга. Ратники гуляли и веселились в Медыни, в Боровске, в Верее, в Можайске. Благовестили коло­кола, служились молебны по церквям от Звенигорода до Ростис- лавля. Спёрва люди думали: откупился Иван от ордынцев, такое бывало не единожды на Руси, хоть сколь-нибудь отдохнет от на­бегов русская земля. Но что ни день, то новая весть. Узнали, что хан ушел не по откупу, а по нужде, что орда к зиме оказалась разутая и раздетая, и что моровая язва появилась у татар, и тает войско Ахматово, теряя по дороге раненых и мертвых. И стали по-

нимать люди: не подняться больше Орде, а если и поднимется, а пределы русские сунуться не посмеет. И что сбросила Русь иго татарское на веки веков.

На десятый день Москва ждала воевод и великого князя. Встречу рати своей готовила небывалую. Улицы разукрасила хво­ею, люд принарядился, как на первопрестольный праздник. Звона­ри на всех колокольнях, а их в Москве без малого три сотни, при­готовились к благовесту. К Тверским, Никитским и Арбатским во­ротам вывезли кади с пивом, брагой и вином. Священники вынесли хоругви, иконы, сами вышли вместе с Геронтием и Вас- сианом к воротам во всем благолепии.

Рати возвращались тремя дорогами: первую рать вел Данила Холмский, его ждали к Арбатским воротам, вторая рать должна подойти к Никитским — ее вели Иван с сыном. Через Тверские во­рота готовились принять рать князя Андрея Меньшого.

Марфа, Вассиан и князь Верейский подошли к Никитским во­ротам. День выдался морозным, солнечным. Блестел снег на купо­лах церквей, золотом горели торжественные одеяния епископа и священников. Колыхались на ветерке сотни хоругвей, яркая раз­ноцветная толпа запрудила улицы Земляного города. Как только рати появились на дорогах, ударили колокола всех церквей. Рас­пахнулись Никитские ворота, и рать вошла в город. Но что это? Впереди рати не только великого князя не видно, но и нет сына его. Ведет рать захудалого рода князь Лыко-Оболенский. Воевода подо­шел к Геронтию под благословение, тот перекрестил его, колено­преклоненного, поздравил с победой. Вассиан наскоро окропил его святой водой, и войско двинулось к ликующей толпе. Народ от­сутствие князя даже не заметил — все думали, что князь вошел не в эти ворота, а в соседние.

А у князя с сыном вышла размолвка еще на реке Пахре.

— Дале я не пойду,— сказал князь,— веди рати ты. Я в Крас­ное сельцо поеду.

— Как можно? — возразил Иоанн.— Москва ждет тебя как Ор­ды победителя, а ты...

— Меня вся Москва трусом чла,—сказал князь,— недостоин я.

— А я достоин?

— А как же! Ты от самой Москвы до Медыни мечом махал где надо, а боле, где не надо... доспехами бряцал — вот ты и по­красуйся впереди рати. А я же по-стариковски отдохну,— и поехал в сторону Красного сельца. Сын скрипнул зубами и повернул в сторону Домодедова. Рать повелел вести Лыке-Оболенскому, кото­рого москвичи недолюбливали за частые перебежки из одного кня­жества в другое.

Спустя два дня в Красное сельцо прикатили Вассиан и Марфа. Ивана нашли на площади села — он закладывал с мужиками но-

вую церковь и как раз обтесывал брус. Воткнув топор в бревно, обнял мать, поклонился Вассиану, и невиданное доселе дело: к благословению не подошел.

— Святая церковь в селе есть — зачем еще одну? — спросила Марфа.

— В честь ослобонения Руси от неверных думаю храм Пречи­стой деве поставить.

— Не рано ли? Орда еще жива, отлежится, раны залижет...

— Не залижет. Все мною сделано, чтобы не поднялась боле. Скоро о гибели хана Ахмата услышите...

— В Москву пошто не идешь? Меня вот, святого старца, оби­дел. Ты же знал, что мы оба этого лыкового князя ненавидим.

Князь ничего не ответил, накинул на плечи шубу, повел гостей в хоромы. Когда разделись, Марфа строго сказала:

— Ну, хоть теперь благословения попроси, нехристь.

— У кого мне благих слов просить? У кого? — Князь сверкнул глазами в сторону Вассиана.— У этого выжившего из ума старца, который оскорблял меня весь минулый год устно и письменно? Ты нехристью меня назвала, а я трижды боле вас для христианства сделал, ни единой капли крови не пролив. Видит бог, пошли я по вашему совету рать свою в сечу, теперь бы не ордынцы, а мы раны зализывали. И пришлось бы нам рыскать по пределам, последнее от мужика отнимать, чтобы поминки хану Ахмату везти. А неисто­вый сей старец и ты же с ним служили бы за убиенных христиан панихиды, и все для вас лепно было бы...

— Не смей хулить святого владыку! — крикнула Марфа.

— Ты, матушка, подожди,— Вассиан положил руку на плечо Марфы,— сих речей я ждал и, рассуждая зрело, князя не виню. Но скажи мне, княже, зачем ты в радостный день ликования рать хри­стову обидел, перед ее очи не вышел? Ну мы, ее пастыри, замыс­лов твоих не поняли, содеянного твоего для одоления сыроядцев не увидели, так ты нас вини! А людьми православными брезгуешь пошто? Гордыней себя тешишь зачем?

— Если пастырь стадо свое с откоса в обрыв гонит, какой он пастырь? Если ты, святой владыка, над душами людскими владеть хочешь, то трижды государственным мужем должон быть. Триж­ды! И на много лет вперед должон видеть и государю это виденное рассказывать. А коли не можешь, то иди со своей святостью в монастырь. Что касаемо людей наших, православных, то я их не обидел, и они меня поймут. Обида ли то, коль я их пошлю сейчас храмы новые строить, землю свою удобрять, рубежи нашего госу­дарства крепить. И простите меня, я к мужикам пойду, у меня брус не обтесан остался. Гостите тут — хозяевами будьте.

И, накинув шубу, вышел.

Шестого января 1481 года ночью в устье Донца появилась не­ожиданно Шибанская орда. Ничего не подозревавший хан Ахмат спал в своей юрте. Вдруг послышались крики, топот коней, в юрту ворвался Ивак с обнаженной саблей. Ахмат только успел вскочить с лежанки, сверкнула сабля, и голова ордынского хана покатилась по кошме. Ивак схватил ее за чуб и, словно чайник, понес к вы­ходу. На ковры ручьем хлестала темная кровь.

Так погиб Ахмат — последний грозный для Москвы хан Золо­той Орды, потомок Чингиз-хана.