Вольные стрелки
Шрифт:
При виде этих двух людей охотник невольно почувствовал, что им овладело какое-то смутное волнение. Чем дольше смотрел он на остановившегося перед ним воина, тем больше казалось ему, что ему знакомы черты этого мужественного лица, напоминающие о чем-то далеком, давно забытом, о человеке, которого он некогда весьма близко знавал, но никак не мог припомнить, где и в какое время существовали эти приятельские отношения. Как бы то ни было, сообразив, что его долгое молчание должно показаться странным для незнакомцев, уже давно ждавших, чтобы он обратился к ним с дружеским приветствием, как того требовал индейский этикет, он очнулся от охватившего его смущения и начал так:
— Пусть сахем безбоязненно приблизится и сядет у костра своего друга.
— Голос белого охотника возрадовал сердце вождя, — ответил индейский воин, — вождю приятно его приглашение, вождь желает выкурить с белым охотником трубку мира.
Канадец приветливо поклонился, сахем сделал знак своей спутнице следовать за ним и сам опустился у костра на корточки неподалеку от Чистого Сердца и Ланси, все еще вкушавших мирный сон.
Транкиль и воин стали молча курить, а молодая женщина деятельно принялась готовить утренний завтрак.
Мужчины предоставили ей в этом полную свободу, по-видимому даже не замечая ее стараний.
Долгое время царило молчание: охотник погрузился в воспоминания, индеец, по-видимому, был всецело занят курением. Наконец он вытряс пепел из трубки, засунул ее за пояс и обратился к канадцу с такой речью:
— Райская птица и жаворонок поют всегда одну и ту же песню. Слышавший ее при весенних лунах узнает ее и при зимних. Человек не таков: человек скоро забывает, сердце человека не затрепещет при воспоминании о друге, и если Друг найдет друга после нескольких лун, то очи друга не увидят друга.
— Что хочет сказать вождь? — спросил канадец, уловив в словах незнакомца тон упрека.
— Ваконда всемогущ, — снова продолжал индеец. — Ваконда говорит слова, исходящие из груди вождя: могучий дуб забывает, что был хрупким кустарником.
— Скажите яснее, вождь, — перебил его с волнением охотник, — звук вашего голоса приводит меня в крайнее смущение, лицо твое мне знакомо. Скажи, кто ты?
— Гу-Опечи 11 , — обратился индеец к молодой женщине, — жена сахема, пусть она спросит, почему великий белый охотник забыл друга, почему забыл брата счастливого прошлого времени.
11
Поющая Птичка (индейск.).
— Гу-Опечи повинуется, — ответила молодая женщина своим красивым, мелодичным голосом, — но вождь ошибается, великий белый охотник не забыл вождя пауни.
— Боже мой! — воскликнул канадец, и глаза его заблистали радостью. — Так это — Черный Олень, мой брат? Я чувствовал, что вождь близко, и хотя черты его лица стерлись из памяти моей, но я ждал, что найду вождя, друга моего.
— О-о-а! Правду ли говорит белый охотник, — проговорил индеец с чувством, которого он не мог скрыть. — Сохранил ли белый охотник воспоминание о брате, о Черном Олене?
— Ах, вождь, — печально проговорил канадец, — сомневаться в этом долее значит обижать меня. Как мог я предположить встретить вас здесь, так далеко от селений вашего племени?
— Это правда, — отвечал задумчиво индеец, — да простит сахема брат.
— Но неужели, — воскликнул опять Транкиль, — Поющая Птичка, этот нежный ребенок, который так весело прыгал у меня на коленях когда-то, стал этой прелестной женщиной, которую я вижу с тобой?
— Гу-Опечи — жена вождя, — отвечал индеец, польщенный комплиментом, сказанным его подруге. — Когда будут падать листья, исполнится сорок пять лун, как Черный Олень купил Поющую Птичку у ее отца за двух мустангов и колчан из шкуры пантеры.
Гу-Опечи улыбнулась, посмотрела на охотника и вновь принялась за свою работу.
— Позволит ли вождь обратиться к нему с одним вопросом? — вновь начал Транкиль.
— Пусть говорит брат вождя, уши вождя открыты.
— Как узнал сахем, что я здесь?
— Черный Олень не знал, Черный Олень искал не белого охотника. Ваконде угодно было, чтобы Черный Олень нашел друга, Черный Олень благодарит Ваконду.
Транкиль с изумлением посмотрел на него. Вождь улыбнулся.
— Черный Олень не имеет тайны от друга, — мягко произнес он, — пусть подождет белый охотник, скоро белый охотник узнает все.
— Брат мой волен рассказать или умолчать — я буду ждать.
Разговор на этом прервался. Сахем завернулся в плащ из шкуры бизона и, по-видимому, не желал, по крайней мере в данное время, пускаться в объяснения.
Подчиняясь обычаям гостеприимства, принятым в необитаемых североамериканских лесах и пустынях и запрещающих хозяину приставать с расспросами к тому, кто подошел и сел к его костру, Транкиль последовал примеру индейца и умолк. Но едва протекло в совершенном молчании несколько минут, как охотник почувствовал легкое прикосновение к своему плечу, и затем над самым его ухом ласковый, полный любви голос произнес:
— Здравствуйте, отец.
Крепкий поцелуй запечатлел утреннее приветствие.
— Здравствуй, дочурка, — отвечал канадец, и улыбка осветила лицо его, — хорошо ли ты спала?
— Отлично, отец.
— Отдохнула ли ты?
— Я не чувствую никакой усталости.
— Ну и отлично, я люблю тебя видеть такой, дорогая моя.
— Отец, — с любопытством обратилась к нему молодая девушка, оглянувшись вокруг себя, — у тебя гости?
— А ты увидала?
— Чужие?
— Нет, мои старые друзья, думаю, что скоро будут и твоими.
— Краснокожие? — не без ужаса переспросила девушка.
— Не все из них злы, — ответил дочери с улыбкой канадец, — эти — добрые.
И затем, обратившись к молодой индианке, которая с наивным изумлением уставила свои черные бархатные глаза на Кармелу, крикнул ей: «Гу-Опечи!»
Молодая женщина легкими прыжками, словно козочка, подбежала к ним,
— Чего хочет отец Гу-Опечи? — сказала она, робко склонившись.
— Гу-Опечи, эта девушка — моя дочь Кармела, — обратился к ней охотник, и, взяв в свои широкие ладони их маленькие ручки, он соединил их и прибавил: — Любите друг дружку, как две сестры.