Вольные стрелки
Шрифт:
— Краснокожие любят белых женщин, — невозмутимо продолжал монах. — Большая часть набегов, которые они совершают на наши земли, имеет целью захватить побольше белых пленниц.
— О-о! — воскликнула Кармела, и в голосе ее чувствовалась бесповоротная решимость. — Пусть лучше я умру, чем сделаюсь рабыней какого-либо из этих кровожадных демонов.
Транкиль печально покачал головой.
— Предположение монаха мне кажется верным, — сказал он.
— Тем более, — старался подкрепить свое мнение отец Антонио, — что апачи, к которым я попал в плен, те самые, которые нападали на венту дель-Потреро.
— Ого! — вдруг заговорил Ланси. — Ну так я знаю теперь этого вождя, знаю и как зовут его. Он один из самых непримиримых врагов белых. Ах, какое несчастье, что мне не удалось удушить его в развалинах венты, это было мое искреннее желание, Бог тому свидетель.
— Как зовут этого индейца? — резко перебил его Транкиль.
— Голубая Лисица, — отвечал Ланси.
— А-а! — с иронией проговорил Транкиль и мрачно сдвинул брови. — Действительно, я уже давно знаю Голубую Лисицу, да и вы тоже, вождь! — прибавил он, обращаясь к Черному Оленю.
Имя апачского жреца пробудило в душе пауни такой взрыв негодования, что канадец даже изумился.
Индейцы сохраняют при всех обстоятельствах личину полного бесстрастия и считают неприличным нарушать ее, что бы ни случилось. Но одного имени Голубой Лисицы, произнесенного невзначай, было достаточно, чтобы прогнать это видимое равнодушие и заставить Черного Оленя забыть весь индейский этикет.
— Голубая Лисица — собака!.. Щенок шакала!.. — произнес он в крайнем волнении и с презрением плюнул на землю. — Гиены не станут жрать его проклятый труп.
— Эти два человека должны чувствовать друг к другу смертельную ненависть, — пробормотал охотник, бросая исподтишка изумленные взгляды на возбужденные черты лица и сверкающие глаза вождя.
— Убьет ли брат вождя Голубую Лисицу? — спросил его пауни.
— Конечно, — отвечал Транкиль, — но прежде подумаем, как бы нам провести этого хитреца, который нас считает такими глупыми, что расставляет открытые ловушки как раз у наших ног. Монах, будь откровенен, ты сказал нам правду? — строго обратился он к отцу Антонио.
— Клянусь честью.
— Я предпочел бы другую клятву, — проговорил в сторону канадец не без иронии. — Можно положиться на тебя?
— Да.
— То, что ты сказал, как только попал сюда, ты сказал искренно?
— Испытайте меня.
— Это я и собираюсь сделать. Но прежде чем отвечать, подумай. Имеешь ли ты действительно намерение быть нам полезным?
— Да, имею.
— Что бы ни случилось?
— Что бы ни случилось и к чему бы ни привело то, что вы потребуете от меня.
— Отлично! Предупреждаю вас, senor padre, — продолжал Транкиль, вновь впадая в более деликатный тон с несколько изумившимся и взволнованным отцом Антонио, — что вам придется подвергнуться довольно значительным опасностям.
— Я уже сказал вам — и изменять слову не стану.
— В таком случае, слушайте!
— Я слушаю. Не бойтесь, я не буду трусить и увиливать, говорите прямо, что вам надо.
— Постараюсь.
Глава Х. АСИЕНДА ДЕЛЬ-МЕСКИТЕ
Рассказ Квониама был верен во всех подробностях, но негру остались неизвестны некоторые события, о которых расскажем читателю уже мы, тем более что эти события находятся в тесной связи с ходом нашего повествования и их необходимо поэтому знать.
Возвратимся на асиенду дель-Меските.
Но прежде всего объясним значение этого слова — асиенда, которое мы уже несколько раз упоминали в продолжение этого рассказа и которое многие другие авторы употребляют часто, не зная вполне его значения.
В Соноре 17 , Техасе и вообще во всех старых испанских колониях, где земля принадлежит тому, кому было угодно ее занять и обрабатывать, встречаются на громадных расстояниях друг от друга совершенно теряющиеся в беспредельных пространствах девственных земель обширные хозяйства, каждое величиною с французский департамент.
Эти хозяйства называются асиендами, и перевести последнее название словами: ферма, имение и т. п. — было бы неправильно, так как слово «асиенда» имеет совсем другое значение.
17
Сонора — мексиканский штат.
Тотчас после покорения Мексики вожди авантюристов, совершивших его, — Кортес, Писарро, Альмагро -спешили вознаградить своих соратников, разделив между ними земли, принадлежавшие побежденным, следуя, быть может и не намеренно, примеру, преподанному за несколько веков до того предводителями варварских орд, разделившими после завоевания Римскую Империю.
Завоевателей было немного, доля каждого в добыче оказалась чрезвычайно велика, и большинство этих героев, у которых на родине не было даже угла, чтобы преклонить голову, увидели себя в один прекрасный день владельцами неизмеримых доменов. Они тотчас же поняли значение этого своего нового положения, без особого сожаления вложили мечи в ножны и взялись за заступы, хотя и не лично, но через посредство индейцев, ставших их рабами, которых они стали заставлять расчищать для себя отнятые у них же земли.
Первой заботой новых владельцев земли было возвести в местах, удобных для защиты, жилища, обнесенные высокими, толстыми, увенчанными зубцами стенами, — настоящие крепости, с высоты которых они легко могли подавлять всякие попытки к восстанию своих рабов.
Жители были распределены так же, как и земля: каждый испанский солдат получил достаточное их количество на свою долю. В рабочих руках недостатка, следовательно, не было, материал не стоил ничего, построенные жилища отличались громадными размерами и такой прочностью, что и теперь, по истечении нескольких веков, эти асиенды служат предметом удивления для путешественников.