Вольный горец
Шрифт:
— Ты хоть растолкуй, я-то тебе зачем? — пытаюсь отстоять свою завтрашнюю поездку в Оскол.
Но он там значительно предупреждает:
— Не мне!.. Президенту!
— Тхакушинову, что ли?
И в голосе у него тут же слышится небрежный смешок:
— Да ну!.. Разве нашего «Иванова» самбо интересует? Выше бери: нужен Путину. Завтра — кубок Президента по самбо. А кто за нас в вашем ауле болеть будет, если не ты?
Так вот, «майкопский зять»: дело серьёзное. Писал об «адыгейской школе» самбо? Ещё три десятка лет назад. Обещал снова написать? Было дело.
Соответствуй!
Шутки
И вот на снимке — два на весь мир известных борца: Владимир Владимирович, значит, при галстуке. И Арамбий Аскерович с наградами от подбородка и до пупа.
Сладкая парочка.
Прежде всего рано утречком я сдал на своём Савеловском вокзале билет на вечер и взял другой, тут же позвонил Шевченко, выслушал его ворчание и, чтобы хоть чуть задобрить, первым сказал то, что почти непременно надо было ждать в конце разговора от него:
— Ну, не служил я в армии, не служил!
— В том-то и дело, — сказал он там. — И если бы — один ты!
Семь лет в танковых войсках, что там ни говори, — не фунт изюма. Тем более в одной из лучших гвардейских частей, стоявших тогда «при полном боевом» на границе с «загнивающим Западом». Посмеиваюсь, но разве не на этом танковом топливе десятилетиями шел потом мой друг по непростым колеям и колдобинам нашей жизни?
Когда пошли эти бесконечные дискуссии о гражданском долге и о профессиональной армии, я всё думал: спросили бы вы у Коли Шевченко. Спросили бы у Жени Подчасова. У Славы Поздеева, светлая ему память. У сотен и тысяч других парней, тут же становившихся потом крепким, как броня на их боевых машинах, костяком любого людского скопища: будь то сибирская стройка, рудник в Караганде или завод в южнорусском Новочеркасске…
Или потому-то и нужна теперь совсем другая армия, что с капиталистами договоримся всегда, сами теперь с усами, а вот как — с собственным народом? О долготерпении которого по миру ходят легенды.
Как подумаешь об этом обо всём!..
Или лучше не думать?
Включить телевизор и поглядеть: как там нынче наши подуставшие любовники Алла, Филя и их приёмный сынок Максим?
Это ведь не что-нибудь — прямо-таки общенародный, с утра и до поздней ночи, хронометраж как по графику расписанных отношений этого тазобедренного «треугольника». Чем тебе не объединившая, наконец-то, всех национальная идея?..
Ведь Алла, только представьте себе, уже на третьем, после Премьер-министра да Президента, месте по популярности во всероссийском рейтинге. Ну, сколько там — до второго?.. А там, глядищь… ой, что будет, что будет?!
Так и хочется повторить то, что ещё не окончательно стерлось в памяти поколений: «Братья и сестры!.. Вероломный враг напал на нашу многострадальную землю. Идёт жестокая, какой ещё не бывало в мире, духовная войн. Неужели мы окончательно решили сдаться на милость победителя: сделаться быдлом?!»
Разве не так?
Когда-то
…А в зале Дворца спорта неистребимо пахло потом тяжёлой мужской работы. Незримо поднимался над борцовскими, на которых одновременно шли схватки, разноцветными коврами и под гулкий высокий купол уносил на себе и заталкивал по углам и глухой стук падающих тел, и скупые, но резкие выкрики тренеров, и меняющийся, словно морской прибой, всплеск эмоций болельщиков на трибунах…
Или я всё это придумал?
Когда-то давно написал рассказа «Хоккей в сибирском городе» и после, как «большого спеца», что об этом скажешь иначе, меня включили в состав группы тренеров и судей, поехавших на чемпионат мира в ФРГ, но я и тогда не разбирался в правилах игры, и до сих пор их не знаю… То же самое — с дзю-до и самбо: только о чём-нибудь профессионально спроси, и тут же сяду в калошу.
Дело, вероятней всего, в иных правилах, которых нам так всегда не хватало в непростой нашей жизни… Сделал ли всё, что мог? До конца остался бойцом или растекся, в конце концов, как желе. По-мужски, по-рыцарски поступил или — по-хамски?
Состояние духа всегда испытывал любопытнейшее: глаза видели что только возможно им видеть, время от времени возвращали к реальности, чтобы радостно вскрикнуть или тяжко вздохнуть, а сам дух куда только в эти минуты не отлучался, в каких только запредельных далях не успевал побывать.
Чувство одиночества среди ревущей толпы: не его ли они там так бесстрашно, так мучительно преодолевают?.. Вспышка общей воли, которая вдруг объеденит всех и каждого и вместе сделает несокрушимыми, — может быть, и тебя она когда-то поднимет, ещё не успевшего связать концы и начала, но на уровне подсознания вдруг ощутившего себя неотделимою частью народного целого?
И тебе только это и остаётся: то, что тут происходит проецировать и на себя, и на соотечественников твоих, и — на весь мир.
Арамбий разрывался между своими подопечными и старыми, из теперешних ветеранов, коллегами: тут собрался, конечно же, цвет… Пусть попривядший, с лицами, давно изрезанными морщинами, с осанкой, оставляющей желать лучшего, а кто не то что с брюшком — с громадным брюхом или другими издержками чрезмерно сурового в прошлом режима, но было в их глазах, было нечто объединяющее — не попритухший, но как бы специально сберегаемый для особых случаев свет, тут же готовый в любую минуту вспыхнуть, чтобы отсемафорить непререкаемо и категорично: такой же, как прежде, да! Не сдался и сдаваться не собираюсь.
Лишь где-то в глубине зрачков, отражающей не внешнее, но самое в душе сокровенное, пряталось уже застарелое страдание, невольно отвечавшее на «болячку» — болевой приём, который так или иначе ко всякому применяет судьба на склоне лет…
Конечно же, я пытался узнать хоть кого-то из старых знакомых и теребил Арамбия:
— А этот вот, кто помахал тебе и ты вскинул руку?
Всякий раз он называл имя или фамилию, но иногда только бывшую весовую категорию — а, это, мол, «полутяж», это — «полусредний»! — но даже и это казалось мне чрезвычайно важным на этом празднике… может, всё-таки — на чужом?