Вольный стрелок

Гусев Валерий Борисович

Мещерский свернул в первый же переулок, во второй, третий, направо, налево, снова направо и направо – и расчетливо вернулся на место происшествия. Оно было пусто – погоня ушла по следу и потеряла след.

Он загнал машину в темный двор, остановился у детской песочницы, включил свет в салоне.

Человек (молодой, но с седыми волосами и большим носом) сидел чуть согнувшись, придерживая на весу левую руку, стараясь не запачкать кровью чехол сиденья.

– Спасибо, – глухо сказал он. – Ты настоящий

мужчина. Ни о чем не спросил. Только сделал, – он попытался открыть дверцу. – Теперь я пошел.

– Подожди.

Мещерский достал из бардачка охотничий нож, вспорол рукав его куртки, отрезал рукав рубашки, осмотрел рану.

– Похоже, через мякоть прошла, – перевязал, выключил свет, включил двигатель. – Поедем ко мне. Врача тебе вызову.

– Нельзя врача, – отказался Анчар.

– Свой человек, – успокоил его Мещерский.

– Я куплю тебе новые стекла…

– И за постой заплатишь, – сказал Мещерский, чтобы он улыбнулся. – И за лечение. Болит рука?

– Здесь болит, – Анчар показал на сердце. – Еще на двух человек будет болеть. Потом пройдет.

Мещерский не совсем его понял, но расспрашивать не стал.

С этой минуты они не расставались…

На ближнюю дачу Мещерский вызвал Макарова, тот осмотрел рану, прочистил ее, вновь перевязал и сказал, что через неделю джигит сможет снова сесть на коня.

– Зачем так говоришь – через неделю? Меня, что – в… седло ранили, да?

Однако именно через неделю джигит ненадолго исчез, вернулся в ночь – со стеклами для машины и с допотопным карабином, ложа которого хвалилась пятью боевыми зарубками.

– У кого ты их снял? – спросил Мещерский про стекла.

– Зачем снял? Он сам снял. И мне отдал. Сказал: извини.

– Кто – ты?

– Сначала он. Потом я. Он вежливый человек.

Особенно ночью, подумал Мещерский, под дулом карабина. Тут особо не похамишь.

Стекла, правда, не понадобились. К тому времени Мещерский сменил не только стекла, но и саму машину. Анчара это не смутило. Он продал стекла (возможно, тому же, у кого их забрал) и купил Мещерскому прекрасный кавказский кинжал в его коллекцию…

Анчар прижился у Мещерского. Как собака, которая наконец-то нашла, кому она может отдать свою верность. Он принял на себя заботы об охране хозяина и его имущества, взял на себя и все хозяйство.

Под его умелыми, трудолюбивыми руками, одинаково хорошо владеющими ружьем, кинжалом и заступом, имения Мещерского приобрели цветущий вид. Городская квартира стала настоящим домом, где комфорт и уют не мешали друг другу. Великолепная кавказская кухня вытеснила все заграничные суррогаты.

Прибирая в комнатах, намывая машину, высаживая розовые кусты, Анчар домовито напевал свою любимую арию про аэродром.

Видя такое старание, Мещерский предложил Анчару жалованье.

– Зачем

обижаешь? – был ясный ответ. – Ты мне спас жизнь. Теперь я должен тебя спасти. Когда надо. А пока рядом побуду.

Пожалуй, это был первый бескорыстно близкий Мещерскому человек. И это оставило след в его душе. Который, кстати, так и не зажил до появления Виты. Второго бескорыстно близкого человека…

– Серый! – истошно завопило за дверью.

Я рывком распахнул дверь, Женька упала мне на грудь.

– Что ты орешь? – успокоился я.

– Я соскучилась. У тебя посижу.

– Посиди. Только молча и без рук.

– Трудишься?

– Молча и без рук, – строго напомнил я.

Она повалилась на кровать, забросила руки за голову, задумчиво уставилась в потолок.

– Что я придумала, Серый! Мы с тобой поженимся. Дом построим. Тостер купим. И ну ее на хрен, эту правоохранительную деятельность, а?

Она еще долго фантазировала, но я не прислушивался. Понял только одно: дом будет просторный, комнаты большие – много воздуха и света – и никакой мебели, кроме тостера.

– И на хрена нам этот тостер, – подвела Женька черту. – Пусть будут только свет и воздух. И любовь.

Она протянула ко мне руки и так глубоко посмотрела в глаза, что мне стало стыдно.

Действительно, на хрена нам этот тостер. Пусть будут воздух и свет. И немного любви…

…Во! Самое время – резкий щелчок за окном, короткая тишина (банка еще в воздухе) и дребезжание пустой жести по камням. И бедная, стало быть, и вредная.

– Иди, веселись, – вздохнув, сказал я Женьке. – И постарайся, чтобы они не искали меня до возвращения. – И выпрыгнул в окно. Как любовник от мужа.

…Засады я не боялся: Монаху уже верил. А вот почему – пока не скажу.

Он ждал меня у сводчатого входа в монастырь. Протянул руку, помог Серому не потерять достоинства при переходе через бездонную трещину.

Для порядка я прошелся всей галереей, заглянул в соседние кельи – женщиной там не пахло; водная гладь тоже была спокойной, непотревоженной. В келье Монаха заколок и губной помады не обнаружил.

– Докладывай, святой отец, – сказал я, разглядывая пепельницу, полную чужих окурков.

– Только что был человек от Боксера. План твой проходит. Завтра ждут от меня ракету для катера и сигнала по рации в центр.

Во как! Не жулики, а стало быть, внешняя разведка. Шпионы с холода.

– Тебя уберут в море, – продолжил он. – Под водой. И в пещере твой труп спрячут.

– А грузина?

– Грузин будет спать. До полудня.

– Что с яхтой решили?

– Этого не знаю. Спросить побоялся. Но под контролем будут держать.

– Кроме тебя, кто-то подстраховывать будет?