Волшебная нить
Шрифт:
Тихон бросился отнимать питомца у полицейских, но Сергей Львович велел ему идти в дом. Сам он направился в кабинет, где разместился полицмейстер. Арестованному юноше позволили пока посидеть на ступеньках крыльца.
После краткой беседы с полицмейстером Бронский-старший вышел из кабинета, слегка пошатываясь, и бледный как полотно.
13.
Марья Алексеевна шла на поправку. Она уже попросила брусничной воды и испила с удовольствием. Катя вывела маменьку в сад, посадила на скамье среди кустов сирени и цветов. Побледневшая и похудевшая от болезни, Марья Алексеевна сделалась похожей на растерянного, большеглазого ребенка. Она слушалась Катю, безропотно подчиняясь всем требованиям своей милой сиделки. И теперь послушно съела две ложечки куриного бульона.
Еще не оправившаяся от потрясений и тотчас застигнутая болезнью матушки, Катя тоже казалась измученной. Она мало спала, просиживая ночи возле постели больной и слушая ее горячечный бред. В беспамятстве Марья Алексеевна все поминала "Сережу", верно, Сергея Львовича, бредила каким-то письмом, которое она не писала, силилась уверить Сережу, что не предавала его. Поначалу Катя пыталась задавать вопросы, поддерживая с ней разговор, но бедная женщина не слышала ее и твердила все свое: "Сережа! Сережа! Он дьявол, он убил нас!" Порою, она металась, крича: "Вон! Вон! Будь проклят!", и Катя едва удерживала бредившую на кровати.
И только теперь девушка решилась спросить маменьку, что значил ее бред. Верно, с ее стороны это было легкомысленно, ведь воспоминание могло вновь повергнуть бедняжку в болезненное состояние. Однако Катя была изрядно заинтригована. Трогая с умильной улыбкой белые и розовые махровые маргаритки, Марья Алексеевна вдыхала летний, пропитанный солнцем воздух и жмурилась от ласкового ветерка.
– Как хорошо жить, а, Катя?
– проговорила она слабым голосом.
– Отчего вы заболели?
– решилась-таки задать свой вопрос любопытствующая девица.
– Коли вам не во вред, расскажите, о каком предательстве вы бредили, отчего поминали врага человеческого?
На лицо Марьи Алексеевны легла тень, подбородок задрожал, как у обиженного ребенка, и Катя тотчас мысленно выбранила себя за невольную жестокость.
– Нет-нет, лучше позже: теперь вы еще слабы!
– воскликнула она, и маменька благодарно взглянула на дочь.. Она опять обратила свой взор к маргариткам, к безоблачному синему небу, ослепительному солнцу, подставляя бледное лицо под его жаркие лучи.
Однако на другой день, почувствовав себя крепче, Марья Алексеевна решилась открыть Кате свою тайну. Был чудесный погожий день. Они так же сидели в саду, любуясь маргаритками. Дама поведала дочери о своей юношеской страсти и преступном вмешательстве Норова в ее судьбу и судьбу Сергея Львовича.
– Вообрази, все эти годы он жил с мыслью, что я отвергла его, предала, предпочла другого, тогда как я не понимала, отчего мой любимый Сережа отказался от меня накануне свадьбы!
– восклицала Марья Алексеевна, завершив рассказ.
Бледность покрыла ее ланиты, глаза лихорадочно блестели, и Катя вдругорядь пожалела, что заставила маменьку вспоминать и заново переживать драматические события ее жизни. Однако, к своему стыду, она почувствовала несказанную радость: теперь нет препятствий их с Левушкой любви. Между Бронскими и Денисьевыми нет более вражды! Непременно последует окончательное и полное примирение.
Вдруг Марья Алексеевна всполошилась:
– Надобно же рассказать ему все! Он не знает, до сих пор ничего не знает! Я поеду к нему!
И она в решимости поднялась со стула.
– Не теперь, - мягко остановила ее заботливая дочь.
– Рано вам еще пускаться в вояж.
Однако им не пришлось долго спорить. Василиса сообщила, что старший Бронский сам явился к ним.
– Он почувствовал!
– восторженно воскликнула Марья Алексеевна.
Она поспешила в гостиную, куда провели Сергея Львовича, однако ноги дурно слушались ее, и бедняжка вынуждена была опереться на Катину руку. Увидев Бронского, вскочившего при их появлении, Марья Алексеевна поняла, что опять случилась беда.
– Не сочтите за беспокойство, я не знал, к кому мне пойти, - растерянно пробормотал Бронский, и сделалось очевидным, что он в отчаянии.
– Дело в том, что Левушку арестовали...
– Как арестовали?
– глупо переспросила Марья Алексеевна.
Катя побледнела:
– За что?
Сергей Львович рассказал все, что ему удалось узнать у полицмейстера и других представителей власти. По свидетельству неизвестного, Левушка, как и их кучер, промышлял в шайке Гришки Долинского. Нашлись два мужика, которые с готовностью подтвердили эти сведения. На допросе Левушка отказался отвечать, но обвинение отклонил с негодованием. Сообщил следствию лишь то, что был на охоте и попал в плен к разбойникам. О ране своей изъяснялся неопределенно, сказал лишь, что пытался отбиваться, так как был вооружен, и получил пулю в плечо.
Его признания показались следствию неубедительными, положительно, он что-то скрывал. А вот доказательства причастности к Гришкиной шайке сколько угодно. В конюшне Бронских были обнаружены седельные сумки, принадлежавшие атаману. Среди прочего, Левушке предъявили золотой медальон с изображением молодого художника, возможного отца Гришки. Юноша отказался сообщить, при каких обстоятельствах эти вещи попали к нему.
Следствие предположило, что рана была получена Бронским при захвате войсками лагеря разбойников или в иной переделке. Опрошенная дворня показала, что прежде чем попасть в плен, Левушка всякий день уходил на охоту и подолгу бродил в лесу в одиночку. Следствие сделало заключение, что именно тогда юный Бронский через кучера и его сына снесся с самим Гришкой и вступил в разбойничью шайку. К тому же его и изгнали из Петербурга под опеку отца за недостойное поведение.
– Вы сказали: "По свидетельству неизвестного". Что это означает?
– с жутким спокойствием спросила Катя, бледная как полотно.
– Донос, - коротко ответил несчастный отец.
– Это донос.
– Как и тогда!
– воскликнула Марья Алексеевна.
– Он дьявол! Это он, он...
Катя бросилась к матери, опасаясь нового болезненного припадка. Сергей Львович был встревожен этой выходкой Маши, он корил себя за то, что так ни разу и не навестил бедняжку. Он спросил тревожно:
– О ком вы говорите?
– Не теперь!
– умоляюще сложила руки Катя.
Однако Марья Алексеевна взяла себя в руки и вполне здраво рассудила:
– Надобно что-то делать! Надобно спасать мальчика! Отчего вы не расскажите все, как было?
Сергей Львович смутился:
– Он не скажет.
– Но вы?
– удивлялась Марья Алексеевна, когда Катя уже все поняла.
– И я не могу, - слабо улыбнулся Бронский.
– Связан словом.
– Маменька, он не хочет, чтобы меня поминали на суде, чтобы меня примешали в дело, как вы не понимаете?
– в слезах воскликнула Катя.
– И будет отрицать все, даже если мы расскажем!