Волшебница Вихря
Шрифт:
Я проснулась в древесной норе и поднялась, глядя на горизонт: пусто, но это уже не так печалило. Получилось. Я смогла! Был ли в этом какой-то смысл? Наверняка. Мысли били по вискам, и в сердце было сухо. Смогу ли я вернуться к любимому следующей ночью? Я смогла. Ещё несколько раз, несколько глубоких и длинных снов о сладости прежнего обладания. Я всё твердила мужу, что жду на крошечном острове средь холодных вод. Я ловила его в оковы страсти, которые создавала из туманов. Нет бы взять камень или металл — те не давались мне, рассыпались, плавились и превращали надежды в капли холодного дождя. Так приходишь к человеку в сон, как хоть и сладкая, но незнакомая грёза, и пытаешься вернуть его себе, не думая о том, что, возможно, он уже давно тебе принадлежать не хочет. Ты слишком жаден в такие мгновения, слишком много думаешь о собственных желаниях, и в то же время, глядя в его глаза, видишь похожие жажды, а потому пробуешь снова и снова. Пробиваешь стены, пытаешься подобраться ближе к сердцу, и всякий раз, когда тебе кажется, что это удалось, ты падаешь, разбиваешься, собираешь себя заново, и снова идёшь в эту маленькую комнату, во мрак, к светлой постели, к теплу, которого тебе так не хватает.
Я знала, что чем дольше остаюсь на острове, тем меньше у меня шансов когда-нибудь снова увидеть мужа. Я сходила с ума. Спустя время у меня не осталось сил прорываться в его сны. Я и своих не помнила — ни единого. Просто ложилась спать и знала, что укроюсь пустотой. Как человеку, долгие месяцы не видящему себе подобных, и разговаривающему только с собой, верить в счастливые сказки? Во всех тех историях, что рассказывали нам с Эликом родители, герои непременно получали желаемое, преодолевая множество трудностей и сражаясь со злом. Я же просто пыталась выжить, не делала что-то особенное, выдающееся. Просто жила, просто ждала, и мне казалось, что такое выживание тоже имеет смысл, ведь, если Влас всё-таки вспомнил меня, я дышала ради него, себя же всё больше ненавидела. Мне казалось ещё, что в противоборстве с ведьмой я сделала недостаточно и могла стараться лучше, стремиться выше, могла атаковать её подобно небесному дракону! Но — стояла на земле, на коленях, или вовсе уткнувшись носом.
Я забыла, как должна звучать настоящая жизнь. Иногда вскакивала средь ночи и прикладывала ладонь к груди, надеясь, что почувствую трепет сердца. Но не ощущала его, как будто не было во мне прежних ритмов, словно утихли энергии. А вдруг я умерла? Вдруг ведьма убила меня ещё в Ненастье? Вдруг не было ни этих снов, ни моего тела, кажущегося прочным? И этого острова тоже не было, а я лишь выдумала его как последнее пристанище для души?..
Я могла целыми днями сидеть, глядя на горизонт. Мало двигалась и мало ела, радуясь только тому, что в дупле штормового дуба можно укрыться от непогоды. Каждый день я делала острым камнем зарубку, и вскоре их стало так много, что дни превратились в месяцы, а месяцы в годы… А, может, я просто путалась и порой отмечала один день за два, или вовсе забывала поставить черту.
По прошествии года я уже знала, что никто и никогда не найдёт меня. Те прекрасные сны были прощальным волшебством, самой главной радостью средь предстоящей пустоты. Вряд ли кому-то мог понадобиться этот жалкий клочок суши. Разве что птицы прилетали, и я всякий раз думала — а не привязать ли к лапке чайки письмо? Но птицы всегда оказывались проворнее, и, сколько я ни подманивала и ни подкармливала их, в руки не давались.
Я надеялась, что однажды к берегу пожалуют морские драконы, или любые другие звери, которые могли бы понять меня. Но, видно, слишком далеко от дома меня занесло — здесь не водилось никого, кроме птиц, раков и рыб. И уж как я заставляла себя надеяться, и как отвергала любые надежды, но однажды утром едва не лишилась сознания, поняв, что на горизонте маячит чёрная точка.
Это мог быть только корабль. Не облако, не гигантский дракон, не странная волна! Я кинулась к костру, что сложила долгое время назад, и мучительно долго поджигала его от меча, как учил отец. А когда пламя разгорелось, принялась махать плащом, чтобы оно стало сильнее, и надеясь, что пойдёт дым. Но то ли дерево и сухие травы были особенными, то ли просто слишком маленький я соорудила костёр — дыма было мало. Он не поднимался ввысь, а стелился над землёй, и был белым, спокойно-равнодушным. Если бы только настала ночь! Тогда мерцание меча было бы видно издалека, как и бедное пламя. Но тогда я вряд ли увидела бы корабль…
Я бегала по берегу, кричала и размахивала руками. Прыгала, пытаясь поднять меч выше. На острове не было как таковых возвышенностей, и мой дуб-колыбель был самым высоким из деревьев. Я залезла на его макушку с мечом, вопила, пока не охрипла, давилась слезами… Корабль медленно уменьшался, таял, пока не исчез окончательно, и начался дождь, потушивший мою последнюю надежду.
Я рыдала, сидя на сыром берегу. Вот теперь всё и правда было кончено. Вряд ли мне дважды так повезёт. Вряд ли удача останется на стороне той, которая допускает так много ошибок. Я ведь могла бы придумать что-то лучшее! Могла бы привязать к верхушке дерева своё яркое платье, или выложить на холмах надпись! Но — проиграла. Сдалась. Отчаялась.
Я отложила меч, чтобы ненароком не порезаться, и принялась ходить по берегу, рыча от ярости и злобно утираясь. А когда услышала громовые раскаты, обрадовалась им, словно родным. Вдруг ко мне пожалует сам Грозовой дракон? Это было бы спасением! Конечно, он не повезёт меня на своей спине, но согласится же передать весточку Власу?..
Я так и смотрела в небо, когда жестокий удар обрушил меня на песок, и боль разъела тело. И не стало ни надежд, ни метаний, ни ярости — только долгожданная, выцветшая пустота потерянного во времени человека, который уже ни во что не верит.
Глава 19
Я смотрела на воду, привычно спрятав нос в потрёпанном меху плаща. Погода который день стояла отвратная, и дождь лил почти всё время, а потому особенно ценными были минуты, когда удавалось в промежутках между ливнями размять ноги.
Интересно, я всегда была такая худая и страшная? Кошмарные жухлые космы могли бы давно обзавестись живностью, если бы я не промывала их в роднике до скрипа и не заплетала, надеясь, что когда-нибудь смогу сделать расчёску или мыло. Но чтобы создавать, нужны были знания и инструменты, а их у меня не было. Я питалась в основном лагунной рыбой, крабами и приплывающими к берегу морскими грибами, которые поджаривала на раскалённых от меча камнях. Съедобных корнеплодов и фруктов я не обнаружила, и, к сожалению, вырастить что-либо на столь скудной почве тоже было трудно. Да и из чего? У меня не было ни семян, ни тем более саженцев.
Я помнила только прикосновение огня, жалящее лезвие невиданного оружия, что оставило на моей руке затейливый ветвистый след. Я помнила боль и жуткую дрожь, что охватили тело. Неужели само небо наказало меня? Но за что? И почему я жила вдали ото всех на этом жалком клочке суши, где даже птицы надолго не останавливались?
Моя семья. Я напрягала память, пытаясь увидеть знакомые образы, но внутри было лишь болезненное оцепенение. Возможно, у меня просто никого не осталось. Наверное, я потерпела кораблекрушение, и была единственной уцелевшей из всех. Немудрено было утратить память, утратив всех своих любимых…
Было лишь два светоча, две памятки, которые спасали меня от помешательства: сияющий тёплый меч и амулет, в котором жила буря. Только благодаря им я ещё держалась за реальность, именно они не давали тьме густым потоком хлынуть в мой рассудок. Я чувствовала, что эти вещи достались мне от тех, кому я была дорога, и, бывало, подолгу молилась о том, чтобы небо берегло моих близких, если они были живы. Пусть смирятся, как смирилась я. Пусть живут счастливо, и не важно, что мы больше никогда не увидимся.