Волшебник
Шрифт:
Ашен-Шугар с горечью произнес:
– Отныне здесь нет больше ни права, ни правды, ни справедливости. Есть только власть и сила.
– Значит, вот как это было на самом деле?
– Да. Так я отнял жизнь у последнего из моих братьев.
– А остальные?
– Они стали частью всего этого.
– И Ашен-Шугар кивком указал на неистовствовавшие небеса.
Стоя вплотную друг к другу, они наблюдали за происходившим в небе. То было начало Войн Хаоса. Ашен-Шугар положил ладонь ему на плечо и устало проговорил:
– Пойдем! Нам больше нечего здесь делать.
Вдвоем они подошли к ожидавшему
– Ты так спокоен, господин мой!
Томас открыл глаза. Агларанна опустилась перед ним на колени. Рядом с ней на полу стояла деревянная лохань с отваром целебных трав. В руке королева держала мягкую тряпицу. Она помогла ему снять белоснежный плащ и золотую кольчугу и стала смывать кровь с его лица и рук.
Когда с этим было покончено, Агларанна поднесла к его лицу белоснежный холст и стерла капли воды, струившиеся по его лбу и щекам.
– Ты выглядишь усталым, господин мой!
– Я видел многое из того, Агларанна, что не предназначено для взоров смертных! На душе у меня тяжело. Она объята вековой скорбью. Мне нелегко нести это бремя.
– Могу ли я хоть чем-нибудь утешить тебя?
Он недоверчиво взглянул в ее светло-голубые глаза. Агларанна смутилась и отвела взор.
– Вы пришли насмехаться надо мной, миледи?
– О нет, Томас! Я... я здесь, потому что ты нужен мне. Ведь и я тебе нужна, правда?
Лицо Томаса осветила счастливая улыбка. Глаза его сияли нежностью и любовью. Королева внезапно вспомнила робкого отрока, с восхищением взиравшего на нее во дворе замка Крайди. Лишь теперь она поняла, что, каким бы превращениям ни подверглись душа и тело Томаса, любовь к ней, вспыхнувшая в тот далекий день, осталась неизменной. Она обвила руками шею юноши. Томас властным движением привлек ее к себе. Агларанна услышала, как отчаянно громко забилось его сердце, а тело напряглось. Он провел ладонью по ее медно-рыжим волосам и нежно прошептал:
– Я столько лет мечтал об этом мгновении, Агларанна!
Она улыбнулась и, потупившись, ответила:
– Я тоже, господин мой!
Глава 4. ИСПЫТАНИЕ
Проснувшись в кромешной тьме, он надел свой белоснежный балахон и вышел в коридор. Он терпеливо ждал прихода наставника, стоя у порога крошечной кельи, всю обстановку которой, кроме узкого тюфяка, составляли лишь подсвечник со свечой да низкий шкаф со свитками и несколькими десятками книг. Остальные ученики тоже выстроились вдоль коридора: каждый стоял у двери своей комнаты. Все они были гораздо моложе него. Вот мастер, облаченный в черную сутану, подошел к одному из отроков и кивнул ему. Мальчик последовал за своим учителем, и вскоре их фигуры растворились во мраке. В высокие узкие окна коридора проникли первые тусклые лучи всходившего солнца. Ученики задули светильники, горевшие над дверьми их келий. Вскоре еще один мастер явился за своим подопечным. Потом еще и еще. Он остался один в длинном пустом коридоре.
Но вот из тьмы вынырнула высокая фигура в черной ризе. Наставник остановился перед своим учеником и кивнул, приглашая молодого человека следовать за собой. Миновав несколько галерей и переходов, спустившись вниз по широкому пролету лестницы, они очутились в самом центре огромного здания, в котором юноша обитал с тех пор, как себя помнил. Через некоторое
Подойдя к одной из дверей, мастер откинул щеколду и вошел в полутемное помещение без окон, освещенное лишь тусклым светом факела, мерцавшего на стене под самым потолком. Ученик последовал за ним. Посреди комнаты возвышалась пирамида, составленная из нескольких деревянных бадей, намертво прикрепленных к прочным столбам. В самой нижней, стоявшей на каменном полу, в такт их шагам заколыхалась вода.
Мастер указал на пирамиду и вышел, оставив ученика в белом балахоне одного.
Юноша поднял нижнюю бадью, единственную не прибитую к столбу, и принялся за работу. Задание, полученное им от наставника, состояло в том, чтобы выливать воду из нижнего сосуда в самый верхний, а затем, поставив пустую бадью на прежнее место, дождаться, пока вся вода через отверстия в днищах прикрепленных к столбам бадей не перетечет в ту, которую он только что опорожнил. Процедуру эту ему следовало повторять до тех пор, пока от мастера не будет получено какое-либо иное приказание.
Их общение с наставником проходило в безмолвии. Какая-то часть его сознания, воспринимая вопросы учителя, давала на них мысленные ответы, но уста его при этом всегда оставались сомкнутыми. Тем не менее он отдавал себе отчет в том, что умеет разговаривать, что смог бы произносить слова и строить из них фразы, если бы это дозволялось здесь таким, как он. Ведомо ему было также и то, что он не всегда жил в этом огромном здании. До того дня, когда он впервые проснулся на узком тюфяке в своей полутемной келье, у него была какая-то другая жизнь. Но он решительно не помнил, ни какая именно, ни где она проходила. Отсутствие воспоминаний о прежнем своем существовании нимало его не тревожило. Откуда-то ему было известно, что теперь это не имело значения.
Вода сочилась из верхних бадей в нижние. Он механически выполнял привычную работу, а мысли его тем временем блуждали где-то далеко, принимая форму образов, неотчетливых и едва уловимых, хотя и весьма красочных, словно расплывчатые цветовые пятна.
Он увидел уголок пляжа, огромные волны, ударявшиеся о скалы. Затем эта картина потускнела, сменившись другой: земля, покрытая чем-то белым. Ощущение холода. Из самых потаенных глубин его сознания вдруг выплыло слово снег и тотчас же исчезло вместе с белым пушистым покровом, устилавшим почву. Образы стали сменять один другой все быстрее. Вот невольничий лагерь на болоте. Кухня в клубах пара и дыма, чья-то добродушная воркотня, стайка мальчишек у огромной плиты.
Течение его мыслей было остановлено вопросом наставника. Так бывало всегда. Стоило ему углубиться в свои неотчетливые воспоминания, как мастер тотчас же завладевал его вниманием. Если мысленный ответ, который он не задумываясь давал на безмолвный вопрос, оказывался верным, учитель задавал ему следующий. Неверно понятый, вопрос повторялся. А порой после ошибочного ответа мастер умолкал, предоставляя ему продолжать свой бессмысленный труд, и повторял вопрос через несколько часов, дней или недель.