Волшебник
Шрифт:
– Всем не терпится знать, как продвигаются ваши труды, – промолвил он доверительным тоном. – Скоро начальство устроит вам проверку, поэтому я решил взглянуть сам. А вы, мелкий пакостник, только и знаете, что бездельничать. И хуже того, я заметил листы бумаги, которые вы прячете под конторскими книгами. Что бы это ни было, это не то, чем вам поручено заниматься. Другое дело, если бы вы не справлялись.
Он потер руки и придвинулся ближе к Томасу.
– Возможно, я ошибся, – продолжил герр Гунеман, – и вы переписываете
– Что вы намерены делать? – спросил Томас.
Герр Гунеман улыбнулся.
На какое-то мгновение Томас решил, что этот человек решил помочь ему, что он сохранит в тайне его нерадивость, но лицо коллеги помрачнело, а челюсть сжалась.
– Я намерен на вас донести, мальчик мой, – прошептал герр Гунеман. – Что вы на это скажете?
Томас заложил руки за шею и улыбнулся:
– Так чего вы медлите?
Вернувшись домой, Томас обнаружил в коридоре саквояж Генриха, а его самого в гостиной.
– Меня отослали домой, – сообщил он Юлии на ее вопрос, почему он не в конторе.
– Ты заболел?
– Нет, меня раскрыли. Вместо того чтобы делать то, что мне было поручено, я сочинял рассказ. А вот письмо от Альберта Лангена, издателя журнала «Симплициссимус», который принял мой рассказ для публикации. И его мнение значит для меня больше, чем блестящая карьера в страховой конторе.
Генрих захотел прочесть письмо.
– Альберт Ланген – один из самых уважаемых издателей, – заметил он. – Большинство молодых писателей, и не только молодых, многое бы отдали за такое письмо. Но это не дает тебе права бросать работу.
– А разве ты мой опекун? – спросил Томас.
– Определенно, ты нуждаешься в опекуне, – сказала мать. – Кто разрешил тебе уйти с работы?
– Я туда больше не вернусь, – ответил Томас. – Я намерен писать рассказы и еще роман. Если Генрих собирается в Италию, я хотел бы поехать вместе с ним.
– Но что на это скажут твои опекуны?
– Скоро я освобожусь от их опеки.
– А на что ты будешь жить? – спросила мать.
Томас заложил руки за голову, как уже проделал с герром Гунеманом, и улыбнулся Юлии:
– Обращусь к тебе.
Понадобилась неделя уговоров и обид, чтобы убедить Генриха занять его сторону.
– Как я объясню это опекунам? – спрашивала мать. – Должно быть, кто-нибудь из конторы Шпинеля уже доложил им о твоем уходе.
– Скажи, что у меня чахотка, – предложил Томас.
– Или ничего не говори, – добавил Генрих.
– Похоже, вы оба не понимаете, что, если я промолчу, они могут урезать мое содержание.
– Тогда болезнь, – сказал Генрих. – Томасу необходимо поправить здоровье в Италии.
Юлия покачала головой.
– Нельзя относиться к болезням с таким легкомыслием, – сказала она. – Я думаю, ты должен вернуться в контору, принести извинения и приступить к работе.
– Я туда не вернусь, – промолвил Томас.
Томас видел, что в глубине души мать смирилась с тем, что он не вернется к Шпинелю, и теперь вместе с Генрихом они пытались уговорить ее выделить Томасу содержание. Потерпев неудачу, он обратился к сестрам:
– Разве правильно держать меня в черном теле?
– А чем ты намерен заняться? – спросила Лула.
– Я буду писать книги, как Генрих.
– Никто из моих знакомых книг не читает.
– Если ты мне поможешь сейчас, я обещаю помочь тебе, если когда-нибудь у тебя возникнет непонимание с матерью.
– А мне? – спросила Карла.
– Вам обеим.
И сестры заявили Юлии, что иметь в семье двух писателей весьма престижно. Их начнут приглашать в лучшие дома Мюнхена.
В конце концов Юлия сказала Томасу, что не возражает против его поездки в Италию.
Она написала опекунам, что следует совету врачей. Тон ее письма был тверд и решителен.
– Единственное, что меня беспокоит, – это обычай итальянцев разгуливать по ночам. Хватит с нас этого. До сих пор не возьму в толк, что ты забыл на улицах. Генриху придется пообещать мне, что ты будешь рано ложиться.
Братья строили планы о путешествии на юг, и Генрих признался, сколько усилий ему стоило уговорить мать. Он сказал ей, что восхищается стихами брата. Томас сухо его поблагодарил.
Томасу нравилась идея путешествовать вместе с тем, кому не до конца доверяешь. Он не станет сдерживаться. Они с Генрихом будут обсуждать литературу, даже политику, возможно, музыку, но, памятуя о власти, которую имели над ним мать и брат, Томас никогда не признается Генриху в том, что когда-нибудь может быть использовано против него. Ему очень не хотелось возвращаться обратно в страховую контору.
Избегая соотечественников, первым делом они посетили Неаполь, затем почтовой каретой перебрались в Палестрину, город на холме к востоку от Рима. Вдоль дорог росли шелковица, оливы и винные лозы, каменные стены разделяли вспаханные поля. Они поселились в Каса-Бернардини, где Генрих уже останавливался. Это было прочное строгое здание на узкой улочке, сбегающей вниз с холма.
У каждого была своя спальня. В общей гостиной с каменным полом, уставленной плетеными креслами и диванами, набитыми конским волосом, стояли два стола, за которыми они, словно два отшельника или конторских служащих, могли корпеть над своими сочинениями, развернувшись друг к другу спиной.
Хозяйка, которую звали Неллой, заправляла на большой кухне этажом выше. Она поведала братьям, что до них тут жил русский аристократ, одержимый блуждающими духами.
– Я рада, – сказала Нелла, – что он увез их с собой. У нас в Палестрине хватает своих духов, чужие нам без надобности.