Волшебники Гора
Шрифт:
Но теперь уже Серемидий вытянул руки вперёд ладонями вниз, и спокойно поднял и опустил их несколько раз.
Толпа загудела тревожно и угрожающе.
— Талена собирается пожертвовать собой ради нас, ради города, ради Домашнего Камня! — заплакал мужчина стоявший рядом.
— Ей нельзя позволить сделать это, — заявил его сосед.
— Мы не дадим ей сделать это! — внезапно воскликнул другой горожанин.
— Давайте действовать! — призвал третий.
Толпа дрогнула и снова качнулась вперёд. Этот внезапный, пока ещё лёгкий нажим, свидетельствовал о новом начинающемся волнении. Таурентианцы, опять выставили вперёд древки копий, готовясь отжимать толпу назад.
Руки Серемидия продолжали двигаться вверх-вниз, призывая к терпению и спокойствию. Наконец, толпа снова затихла, но над площадью по-прежнему висело ощутимое напряжение. Сейчас было достаточно одной маленькой
Серемидий, снова протянул свою руку к Талене, и повёл вперёд к переднему пандусу. Когда они приблизились к фигуре Гнея Лелиуса, закованного в цепи и стоящего на коленях у подножия, Талена отшатнулась, как если бы от отвращения. Она даже выставила перед собой свою маленькую ручку с распростёртыми пальцами, словно пытаясь отгородиться от бывшего регента, словно один вид этого человека ей был противен, как будто она не могла перенести даже мысли о том чтобы находиться с ним рядом. Женщина даже повернулась к Серемидию, как бы умоляя его со всей своей жалобной уязвимостью кающегося или просящего, что он не подводил её близко к этому одиозному субъекту, который привёл её город к такой скорбной катастрофе и страданиям. Серемидий, казалось, поколебался мгновение, а затем, сделав вид, что принял твёрдое, однако, может быть не совсем благоразумное решение, любезно, и с большим почтением, провёл Талену к месту удалённому от стоящего на коленях Гнея Лелиуса. Толпа одобрительным гулом приветствовала его действия.
— Молодец, Серемидий! — послышался мужской голос.
В тот момент, когда генерал поводил Талену к выбранному для неё месту, в нескольких шагах от Гнея Лелиуса, она немного приподняла край своих белых одежд правой рукой так, что он немного оголил лодыжки. Таким образом, те, кто, возможно, ещё не заметил того факта, что она была босой прежде, теперь могли в этом удостовериться. С моей точки зрения, эта незначительная демонстрация, столь очевидно естественный, если не небрежный, сделанный как будто для того, чтобы не споткнуться, этот акт, так тонко просчитанный, мог бы стоить скромности для предполагаемой дочери Марленуса Ара.
Мужчина, стоявший около меня, спрятал лицо в руках и заплакал. Марк окинул его взглядом полным высокомерного презрения.
В следующие мгновение, заставив меня, и несомненно многих других в толпе, вздрогнуть от неожиданности, тишина взорвалась рёвом труб и рокотом барабанов. Все дружно повернули головы вправо, откуда прилетел звук. На площадь, ровными колоннами, печатая шаг, втягивались солдаты регулярных полков Коса. Все в новой униформе яркого синего цвета, с отполированными до блеска шлемами и щитами. Возглавляли колонны многочисленные знаменосцы и штандартоносцы, явно представляя гораздо больше полков чем, было в городе в настоящее время, а также музыканты. Фланги колонн обрамляли всадники на тарларионах, двуногих и четвероногих. Мостовая дрожала под лапами этих животных. Поверни сейчас наездники своих животных в толпу, и они бы, походя, растоптали сотни людей.
Теперь, когда здесь появились отряды сил Коса, толпа стала казаться странно покорной. Это уже была не горстка таурентианцев, которых можно было бы смести со своей дороги, как фигуры с доски каиссы. Это были воины в сомкнутых рядах, и можно было не сомневаться, что многие из них видели не одно сражение. Выступить против таких, было бы всё равно, что бросится на утыканные ножами стены Тироса.
А случись так, что колесо войны обернётся другой стороной, и им приказали бы атаковать, то они, обнажив мечи, возможно, убили бы тысячи, просто выкосив толпу, пойманную в ловушку их собственной численности, словно крестьяне са-тарну.
Под дробь барабанов и завывание труб, с чётким единым стуком сотен подошв, прибывшие одновременно остановились. Первые шеренги косианского воинства замерли, лишь нескольких ярдов не дойдя до переднего пандуса.
Мне показалось, что я заметил, как задрожала фигура Талены, впрочем, как и фигуры всех остальных, кто стоял на платформе. Возможно, только теперь до них до всех дошло, подумал я, что может означать наличие косианцев в их городе. Интересно, осознали ли они теперь, насколько в действительности уязвимы были и она сама, и горожане, и весь Ар целиком, и что такие парни могут сделать со всем этим, стоит им только захотеть. Женщина была одета в белые одежды кающейся или просящей.
На мгновение наступила такая тишина, что казалось, пролети сейчас муха, и её услышали бы на другом конце площади. Ужасная тишина.
— Мирон, — услышал я тихий шёпот. — Мирон Полемаркос с Коса!
Какое-то время я ничего не видел, только толпу, платформу и группу людей на ней, а также косианцев, музыкантов и солдат, как пехотинцев, так и всадников, в нескольких ярдах справа, а также знаменосцев, некоторые из которых держали даже штандарты наёмных компаний, например я опознал штандарт Рэймонда из Рив-дэ-Бойса.
— Он подъезжает! — услышал я чей-то комментарий.
Полемаркос, если это был действительно он, подумалось мне, должен быть очень уверен в своей безопасности, раз он решился так войти в Ар. Я не думал, что Убар Коса Луриус из Джада, поступил бы столь же опрометчиво. Впрочем, Луриус, вообще крайне редко покидал окрестности своего дворца в Тельнусе. А вообще, ни для кого не секрет, сколь многие триумфы в гореанской истории были испорчены болтом ассасина.
— Вижу его! — сообщил я Марку.
— Я тоже, — кивнул он.
Феба привстала на цыпочки, цепляясь за руку Марка, и изо всех сил пытаясь бросить взгляд поверх плеча своего господина. Её стройное, соблазнительное тело натянулось как тетива. Девушка вытягивала шею, но, насколько я смог понять, мало что смогла рассмотреть. Зато, я отметил, как прекрасно смотрится на её горле плотно подогнанный ошейник. Надо признать, что это простое стальное кольцо с замком, необыкновенно усиливает привлекательность и красоту женщины.
Через мгновение большой двуногий тарларион, в золочёной броне, с полированными когтями, натёртой до блеска чешуёй, повернулся и замер перед знаменосцами. Следом за ним подошли несколько других тарларионов, столь же великолепных, но несколько меньших ростом, и с более слабой бронёй, зато с более мощными всадниками. Мирон, или тот, кто действовал от его имени, перекинул ногу через круп своего ящера, и вставив её в стремя, висевшее чуть ниже основного, дополнительное стремя предназначенное для оставления седла, или наоборот для подъёма на него, и сошёл на мостовую. Было любопытно посмотреть на человека, о котором я столько слышал, но ещё ни разу не видел. Это был высокий мужчиной, в золотом шлеме с плюмажем, а также в золочёном плаще. Из оружия на его поясе был обычный гладий, короткий меч, наиболее распространённое оружие гореанских пехотинцев, и кинжал. Однако в седельных ножнах, имелся и более длинный клинок, двуручный ятаган, довольно полезное оружие для поражения других всадников. А вот копья или пики в специальном тубусе седла не было. Наконец, мужчина снял свой шлем и вручил его одному из своих телохранителей. Мирон оказался довольно красивым длинноволосым товарищем. Помнится, когда-то он находился под влиянием смазливой рабыни Люсилины до такой степени, что чуть ли не консультировался с ней по вопросам государственной важности. В результате, она оказалась посвящена в слишком многие тайны. Дошло до того, что её влияния на Полемаркоса стали бояться, и за расположение этой девки конкурировали даже свободные мужчины. Одно её слово или взгляд могли означать грань между карьерой и опалой, между честью и позором. А потом Дитрих из Тарнбурга принял кое-какие меры, и она была похищена и доставлена в его руки раздетой, как любая другая рабыня. Потом, он выпотрошил из неё всю сколь-нибудь важную информацию. А когда от бывшей наперсницы Мирона осталась только смазливая рабская оболочка, лихой капитан переименовал её в «Лючиту», превосходное имя для рабыни, надо признать, а главное очень отличающееся от престижного имени «Люсилина», которое, возможно, украсило бы даже свободную женщину. Кстати, Дитрих отдал её одному из своих самых низких солдат, в качестве рабыни для удовольствий и работы. В последний раз я видел её, будучи в Брундизиуме, среди прочих невольниц, принадлежавших разным наёмникам из отряда капитана, который тогда идентифицировал себя как Эдгар из Тарнвальда. Понятия не имею, где может быть сейчас этот Эдгар из Тарнвальда вместе со своими людьми. Подозреваю, что к настоящему времени Мирон уже пришёл к пониманию того, что долгое время был покладистым простофилей, одураченным хитрой женщиной, к тому же, бывшей всего лишь рабыней. Не думаю, что это произойдёт с ним снова. Наверняка у него теперь появились намного лучшие идеи относительно полезности и назначения женщин.