Воля вольная
Шрифт:
Он вошел в холодный коридор Трофимычева дома. Дверь в комнаты была приоткрыта, слышны голоса негромкие, но он позвонил на всякий случай. Дребезжащий звук резанул темноту коридора. Через минуту вышла дочь Трофимыча, свет включила… Тихий забыл, как ее зовут, Зоя или Зина?
— Здраствуй… те, — снял шапку, собираясь входить. Улыбнулся натужно и тяжело. Ему хотелось как-нибудь приласкать этих баб, потерявших мужа и отца. Помочь, чем уж можно. Машину дать на похороны, денег там… на продукты. Все было неловко. Он, поддатый, чувствовал все это вдвойне и не знал, с чего начать.
— Здравствуйте, Александр Михайлович! —
— Кхм, я… это… — Тихий переложил шапку из рук в руку и зачем-то улыбнулся, — короче, помощь если нужна…
— Спасибо, — она смотрела твердо и как будто спокойно, — помогли уже… посмотреть хотите? — Глаза ее набухли слезами, подбородок сморщился и задрожал, лицо вытянулось, по нему текло, она отвернулась, обмахнулась рукавом, потом снова посмотрела на Тихого. — Чтобы с вами так же поступили. Одного хочу — чтобы с каждым ментом, и с главным вашим поганцем, так же поступили! Идите отсюда! Господи, ты когда-нибудь глянешь на эту землю?! Чудовища здесь…
— Маша, ты чего там? Кто там? — раздался слабый голос из кухни.
— Иду, мам, иду! — И она захлопнула тяжелую, обитую войлоком дверь.
Тихий постоял в коридоре, подумал, не войти ли все-таки… но не решился. К машине пошел. Сел за руль, ключом не мог попасть, завел мотор. Он не обиделся на нее. Он все это знал и сам. И нормально было бы, если бы с ним так же обошлись. Скорее всего, так и будет. Он уже не мог думать о Трофимыче. Выпившие мозги устали. Он вообще не знал, что делать. С работы выгнали, мужик какой-то занюханный на х… послал. Тут — тоже, помочь хотел… К Маше нельзя было. При мыслях о ней Тихий тяжело сопел и отворачивался, будто она была перед ним. Смотрела красивыми, чуть уставшими от всего этого дела, а может от жизни вообще, глазами. С ног до головы обосрался, товарищ подполковник! Пошарил в бардачке, за спинкой — выпить не было.
Темнело, начинал сыпать легкий снежок. В аэропорту гудел самолет. То ли только сел, то ли улетал. Омоновцы, возможно, — подумал Тихий. В это время рейсов не бывало никогда, даже коммерческих.
Уазик подъехал. Затормозил резко. Встал нагло, наискосок перегородил дорогу. Из передней двери вылез милиционер с автоматом в руках и стал вертеть головой, делая вид, что осматривается. Тихий удивленно наблюдал из окошка. Может, ОМОН уже здесь? — подумал, но узнал своего рядового Климашина. С другой стороны уазика тоже стоял автоматчик и тоже глядел на пустую улицу. Дверь, как раз ближайшая к Тихому, открылась и оттуда высунулась нога в начищенном, даже в темноте блестящем сапоге, а потом появился и сам хозяин. Если бы Тихому сейчас явился черт, он бы не так удивился. Это был Гнидюк. Тихий ждал, что выведут еще кого-то. Преступника в кандалах, Кобяка, в конце концов, но в машине больше никого не было.
Гнидюк двинулся к калитке, мимо большой тойоты Тихого, не видя его. Спину Гнидюк как всегда держал прямо, из-за этого на фоне светлого еще неба хорошо выделялись откляченный зад и длинное глупо уверенное в себе лицо. Без тени сомненья, будто он тут совсем ни при чем, шел Гнидюк в дом покойного, присматривался к тропинке и выбирал, куда почище поставить ногу. Бумаги в руке. Ярость бросилась к
— Что там надо, Анатолий Семеныч? — спросил, открывая дверь и тяжело выдвигаясь наружу. Спросил тихо, но так, что Гнидюк охнул от испуга.
— Я… Александр Михайлович… — Майор застыл, от растерянности. Потом свернул к Тихому, протягивая руку. — Здравствуйте!
Тихий прямо озверел от бесстыжей руки, шагнул к нему, цапнул за ворот у самого горла, стянул, сжимая кулак.
— Не ходи туда, сука, не ходи! — проговорил, тряся пучеглазую башку, лишенную стыда. Из последних сил давя ярость, повернул майора к уазику, толкнул вперед.
Шапка свалилась с головы майора. Он подхватил, она снова упала на снег, он, трусливо следя за Тихим, подхватил еще раз:
— Да-да, я понимаю… Да-да-да… я просто бумаги подпи… Вы не поедете ОМОН встречать, Александр Михалыч? — спросил, заискивая и выставляя обе руки вперед, боясь удара.
Тихий молчал.
— Самолет уже сел, как раз успеем? Я автобус отправил… — продолжил майор, пятясь к машине. Оба охранника стояли с другой стороны. Водитель сидел, отвернувшись.
Тихий втиснулся на сиденье и захлопнул дверь.
Уазик уехал. Тихий не заводил мотор, чувствовал, что хмелеет, надо было или еще выпить, или ложиться спать. Пытался думать про омоновцев, и ему казалось, что самому надо пойти и поговорить с командиром. Рассказать, как с Кобяком все вышло. Хмурился и не мог представить себе этого разговора — его бы не поняли, это было ясно.
Он сидел в остывающей машине и не знал, куда деться. К Маше нельзя. Прямо нельзя и все. Снег уже шел не мелкий, но валил густо, на стекле лежал, на капоте. Завесил фонари.
Две бабы, одна толстая, одна маленькая, с пустыми кастрюлями прошли мимо и свернули в калитку, в дом к Трофимычу вошли. Калитка все покачивалась. Тихий смотрел на нее, наморщив лоб, когда она замерла, опять пошарил в бардачке. Ничего. Только кассеты с музыкой, да пустой стакан. Еще о чем-то подумал, поискал мобильный по карманам, выключил и поехал в бар. Взял две бутылки, когда выходил, еще раз проверил мобильный — тот не работал, и Тихий почувствовал, как зло и отчаянно пустеет на душе. В управление развернулся, по дороге хлебнул, как следует, из горлышка.
— Ольга, собери, чего закусить, — остановился у себя в предбаннике, — да поехали со мной, что ли? Что уж… тут…
Уехали на речку. Они бывали с ней здесь года три или четыре назад, до Маши еще, Ольга тогда только устроилась, молоденькая, ни задницы, ни титек таких еще не было вроде. Тихий скосил глаза на молодые Ольгины ляжки, занимавшие все сиденье, и подумал, что делает ленивая жизнь с человеком. Чуть дальше проехал, в лесу остановился, заглушил мотор и выключил свет. Достал фанерку с заднего сиденья, пристроил между ними. Подумал и сказал:
— Пойдем сзади сядем.
— Сейчас я накрою… Свет включите… — попросила.
Михалыч щелкнул выключателями и полез из машины — она застонала многозвучно, потом поднялась, огружаясь на Ольгин бок. Снег даже в темноте чувствовался, на лицо падал. Тихому он нравился, как будто прикрывал от чего-то. От жизни, может быть… Потянулся, подумал, что сейчас, что-то не то происходит, но у него не получилось думать, Ольга как раз наклонилась, нарезая хлеб, и фонарик салона осветил глубину выреза. Лифчик на ней был черный.