Воля вольная
Шрифт:
— Шур, я тебя про икру спрашиваю, у тебя некуда спрятать? Генка в лесу, он бы отвез куда-нибудь, а теперь-то что мне делать? Семихватскому звоню, у него сотовый отключен…
— Да чего ты дергаешься? Все нормально будет. Вы же им откатили…
— Ты как маленький, ей Богу. Ничего не знаешь, что ли? ОМОН же здесь! Ментов он собрался разоружать. Самое время!
— Какой ОМОН?
— Самолет целый в черной форме, оружие в длинных ящиках… как на войну… И прямо в аэропорту — жена Поваренка рыбой торгует, сама сидит на контейнере с икрой. Они ее в оборот, икру забрали. Обыск у нее сейчас, двор оцепили. У Кобяковых
Она замолчала на секунду.
— Гнидюк и встречал их и ездит с ними. Говорят, Тихого с Семихватским под замком держат. Что делать?
Студент сидел растерянный. То, что он хотел, уже произошло. Приехали люди из центра. Справедливо разобраться. Он тужился, а сообразить не мог.
— Ирка Вахромеева звонила знакомому юристу в область, говорит, за три контейнера икры — уже срок! От трех до пяти — в особо крупных! Что, все что ли сидеть будут?
— Ну, всех они не имеют права обыскивать.
— Я тоже думаю, они за Степаном Кобяковым приехали. Может, заболеть? Сесть дома и все. Просто так же не придут? Или, может, всех охотников обыскивать будут?
Студент встал, глянул на часы.
— Не будут. Не имеют права. Не пускай на порог. Ори, зови соседей, если начнут ломиться. Ладно, давай, мне завтра рано.
Ночью избили майора Гнидюка.
— Связали их с женой спина-к-спине, — рассказывала, окруженная бабами у магазина, соседка Гнидюков, — надели на головы по контейнеру с икрой. Так их утром и нашли. Все в икре, она обрыгалась вся, чуть вроде не задохлась. А он — того… обоссаный весь сидел. То ли сам обоссался, то ли его…
— Охрана же была?! — качали злорадными головами бабы.
— Ну! Уазик всю ночь дежурил — всего на полчаса и отъехали, говорят. Говорят, специально, — добавляла шепотом. — Один кто-то действовал. Здоровый, как слон. Говорил, от Василь Трофимыча привет передает.
— А вы, чего же, не слышали ничего?
— Слышали, дак и что?
Люди знающие предполагали, что это мог быть и отстраненный Тихий, а мог и Студент, исчезнувший из поселка. Слесаренко попал в этот список только за размеры. Кто-то рассказывал, что недалеко от дома Гнидюков видел мужика, похожего на Степана Кобякова.
Омоновских обысков испугались крепко. Поселок притих. Многие поступили, как Вера Милютина. «Заболели» и не выходили из дома. Как от чумы спасались. Перезванивались.
— Ни хера себе, у меня мужик полтора месяца корячился в тайге, на самых комарах, нам жить на эту икру целый год.
— А вы ментам платили?
— Платили!
— Так, может, не заберут?
— Как не заберут, эти вообще не смотрят, все метут. Семихватский, говорят, в бегах!
16
Семихватский курил, приоткрыв верхний лючок, и думал, что хорошо было бы пожрать жирных и горячих щей. У него сегодня, кроме водки, ничего в желудок не попадало, и казалось ему, что мутная голова светится изнутри синими сполохами — вспыхивает, как спирт, что плеснули в костер. Надо было поесть и поспать.
Был тот тихий вечерний час, что сам по себе обещает отдых. Начинало темнеть, ветер стих, и легкий снежок ровно, как по ниточкам опускался на просеку. Дорога, засыпанная снегом, чуть поднимаясь, уходила вглубь тайги, терялась в серой снеговой
Этот день у Василия Семихватского выдался длинным и не сильно удачным — он уже сегодня рассчитывал добраться до какой-нибудь кобяковской избушки, но не получилось.
Сенькин вышел из тайги, отряхиваясь от снега. Подошел к тягачу со стороны Семихватского, сидевшего за рычагами. Тот открыл кабину:
— Ну?
— Проехали чуток… на том повороте, сзади… — Сенькин постучал сапогом о сапог, то ли сбивая остатки снега, то ли греясь. Он был в поднятых выше колена болотных сапогах на два размера больше, китайских спортивных штанах с тремя темно-серыми уже полосками по бокам и ватнике с чужого плеча, из которого торчала худая, как у курицы, голая шея.
— Почему на том-то? — не поверил Семихватский.
— У нас с Вермутом тут сетки висят на озере, значит, тот поворот. — Верхняя губа у Сенькина была порвана когда-то эвенским крючком и заросла синим шрамом. — Возвращаться надо.
— Не путаешь, Сенькин, сука? Загонишь на Якутский тракт…
Сенькин зашел со своей стороны, открыл дверцу и, малосильно, с трудом забравшись на гусеницу, сполз в кабину. Сунул руки к вентилятору, гнавшему горячий воздух от дизеля. В кабине шумел мотор, солярой приванивало.
— Может, нальешь уже, Василь Иваныч? Уже, считай, приехали…
— Терпи, казак, атаманом будешь… Пока зимовье не увижу… — Семихватский потянул на себя правый рычаг и, привстав, высунулся в окошко.
Тягач под рукой не особо опытного водителя толчками разворачивался на месте. Он больше сдавал назад, всей многотонной массой заваливаясь в кусты и ломая березы-подростки. Постоял там, содрогаясь всем телом и пуская громкие струи сизого дыма, потом вывернул на просеку и рванул по своему следу обратно. Дорога хорошо проколела, даже в низинках было не топко — редко где сквозь белую тяжелую гусеничную давленину проступила грязь. Через четверть часа они остановились на поляне возле избушки.
Сенькин, бормоча «как же тут лазиют» и добавляя дряблых ругательств, выползал на гусеницу из узкой дверцы. Спрыгнул, подошел и, заглядывая в глаза Василия, спросил:
— Воду будем сливать с радиатора?
Капитан, не ждавший от него ничего по делу, услышал слово «водка».
— Иди! Водку! Затопи, давай… — потом понял, что тот имел в виду, и добавил: — не надо тут ничего сливать… наверное.
Он сидел в кабине, рассматривая карту. Прикидывал расстояния, думал, откуда лучше заехать к Кобяку на участок. Так, чтобы беглец понял, что они там. Важно было привлечь его внимание. Надо ввязаться в драку, — бормотал про себя капитан Василий Семихватский — или Васька, как звали его за глаза в поселке — щурясь под слабенькой лампочкой. Ввязаться, а там посмотрим. По дороге он время от времени думал, как оно все получится, и пока был пьян, видел только победную финальную сцену: Кобяков обреченно выходил из тайги и бросал карабин на снег. По мере трезвения, пространство и время выправлялись, и Васька спрашивал у своих фантазий: что было до того, как Кобяков бросит карабин? Тут обнаруживались кое-какие вопросы.