Вонгозеро
Шрифт:
— Как вы устроились?
— Как вы и сказали, прямо на следующей линии, — живо отозвался Игорь, — в том доме с зеленой крышей, видите? Он небольшой, но там две печки и колодец на участке. Правда, электричества нет, мы хотели спросить, как вы выходите из положения — вечером же, должно быть, в доме совсем темно?
Я подумала, что сейчас он выглядит уже далеко не таким жизнерадостным, каким показался мне вчера, — без улыбки, с озабоченной складкой между бровей; хотела бы я знать, что тебе нужно на самом деле, ты же не за этим сюда пришел — узнать, как мы освещаем дом по ночам?
— Попробуйте поискать керосиновую лампу, — сказал Сережа, — мы нашли такую в первый же день. В конце концов, в каком-нибудь из домов вам наверняка попадутся свечи.
— А когда будете проверять соседние дома, — вставил папа, обращаясь к старшему из мужчин, — поищите себе какую-нибудь
Человек в пальто оглядел себя и виновато развел руками:
— Признаться, мы собирались впопыхах — до последней минуты я вообще не был уверен, что нам удастся уехать. Впрочем, боюсь, даже если бы у нас было больше времени, у меня все равно не нашлось бы более подходящей одежды — я человек совершенно городской.
— Ну, хорошие зимние ботинки вы вряд ли тут найдете, — сказал папа, — но вам наверняка попадутся валенки и какой-нибудь тулуп.
Человек в пальто помолчал, а затем, ни на кого не глядя, покачал головой.
— Ну что ж, — сказал он, обращаясь скорее сам к себе, чем к кому-либо из нас, — впервые в жизни, похоже, придется вломиться в чужой дом.
— Не стесняйтесь, — папа махнул рукой, — поверьте, если хозяева не появились до сих пор, скорее всего их уже нет в живых. В такие времена, как эти, привычные нормы морали перестают работать.
— Благодарю вас, молодой человек, — ответил человек в пальто, невесело улыбнувшись, — хотя поверьте мне, именно в такие времена моральные нормы особенно необходимы.
Папа удивленно хмыкнул, и тогда человек в пальто впервые поднял на него глаза и тихо рассмеялся:
— Простите. Мне и в голову не могло прийти, что среди вас может быть кто-то моего возраста. Однако, я вижу, вы приспособлены ко всему, что происходит вокруг, значительно лучше меня.
Когда они ушли, мы какое-то время стояли у ворот, смотря им вслед — первый шагал широко и торопливо, словно спешил поскорее скрыться из вида, или, может быть, просто желая как можно раньше приступить к поискам полезных вещей, необходимых его семье, второй шел медленно и осторожно, смотря себе под ноги, и тут же сильно отстал. Дойдя до угла, первый остановился и подождал, пока старший спутник догонит его, и, прежде чем исчезнуть за поворотом, взглянул в нашу сторону и приветственно поднял руку.
— Странная пара, — сказал Сережа задумчиво, — интересно, зачем они все-таки приходили?
— Они приходили посмотреть, что мы за люди, — сказал папа, — чтобы понять, не опасно ли жить с нами по соседству.
Помолчав немного, он продолжил:
— А еще, мне кажется, они приходили убедиться в том, что мы не будем возражать, если они тоже пороются в окрестных домах. Впрочем, если подумать, это одно и то же.
Когда Сережа с папой ушли, а Мишка, укрытый тулупом до самых глаз, угнездился на веранде, мы остались в доме одни — я, Ира и мальчик, и время тут же потянулось мучительно медленно. Этот дом был слишком мал, чтобы мы могли долго делать вид, что не замечаем друг друга — по крайней мере, так думала я, но она, казалось, была преисполнена решимости не произносить ни слова — во всяком случае, со мной. Ей было легче сделать это — с ней был мальчик, ее маленький союзник и собеседник, а у меня не было никого — даже пес и тот ушел куда-то по своим делам сразу после завтрака; вот на что это будет похоже, думала я, бесцельно слоняясь по крошечным, заставленным мебелью комнатам, слушая, как они возятся и болтают, как они заняты друг другом, тебе придется молчать — весь день, каждый день, ожидая, пока не вернется твой муж, все время, пока вы будете с ней одни в этом охотничьем домике, ты будешь чувствовать себя нескладным, застенчивым новичком, школьником, которого не приняли в компанию, и ты никогда не научишься этого не замечать, ты же знаешь себя, ты можешь сколько угодно делать вид, что тебе это безразлично, — но ты не умеешь справляться с тем, что тебя не любят, никогда не умела.
В конце концов я нашла книжку — без обложки и двадцати двух первых страниц, «Хождение по мукам», первый том; удивительно, как в каждом дачном доме, независимо от того, кто его хозяева, обязательно оказывается первый том «Хождения по мукам», или «Молодая гвардия», или какая-нибудь другая старая книга в потертом тканевом переплете с выдавленной надписью «издательство «Детгиз», 1957 г.», даже если это новый дом, построенный несколько лет назад — словно эти книги заводятся сами по себе, стоит первый раз заколотить окна на зиму и уехать в город, просто вдруг возникают в самом пыльном, незаметном углу, чтобы выпасть нам в руки в тот самый миг, когда мы маемся от дачной скуки и ищем, что бы почитать. Я обрадовалась первому тому — может быть, где-нибудь найдется и второй, а впрочем, может, и не найдется; мы не взяли с собой ни одной книги, не было места, забавно будет, если цивилизация погибнет — вся, целиком, и останемся только мы шестеро, в потрепанном двухкомнатном домике посреди тайги, и единственной книгой, которая будет у нас с собой, той самой, по которой мы будем учить читать наших детей, — будет первый том «Хождения по мукам», без обложки и двадцати двух первых страниц.
Даже пока я читала, устроившись на кровати в дальней комнате с отрывным календарем на стене, на котором остановилось время, — той самой комнате, в которой я два дня думала, что умираю, даже сквозь стену, сквозь закрытую дверь я чувствовала ее присутствие, вызывающее и враждебное, словно половина тела, которая была ближе к доносившимся из центральной комнаты голосам и негромкому смеху, начинала неметь и мерзнуть. День все никак не заканчивался. Надо потерпеть, говорила я себе, скоро стемнеет и они вернутся, в ноябре темнеет рано, еще три часа, два, еще час, мы будем сидеть за столом, они будут рассказывать, что им удалось найти, Сережа незаметно положит руку мне на колено, все эти мужчины, все трое — моя семья, моя в первую очередь, что бы она ни думала. Когда начало смеркаться, я отложила книжку, заварила нам с Мишкой по кружке чая с медом, надела куртку и отправилась на веранду — я не могла больше ждать.
Мы прихлебывали горячий чай и смотрели на ворота сквозь обметанные инеем стекла; по мере того как улица постепенно погружалась в темноту, нам казалось, что и наше ожидание становится все гуще, все материальнее с каждой минутой — и мы так были заняты этим ожиданием, что даже не могли разговаривать. Вдруг Мишка встрепенулся и, со стуком поставив кружку на подоконник, вскочил — зрение у него всегда было прекрасное; чтобы лучше видеть, я приложила обе ладони к ледяному стеклу и посмотрела между ними, как в подзорную трубу — действительно, возле ворот появился человек, который, однако, не спешил открывать их и просто стоял снаружи; на таком расстоянии я не могла определить, кто это — папа или Сережа, и только одно было совершенно ясно — он пришел один.
Мы подождали минуту. Человек за воротами не двигался с места; он по-прежнему стоял, спокойно и терпеливо, и это уже начинало меня беспокоить.
— Да что же он не заходит, — сказала я, — Мишка, посмотри, кто это — Сережа или папа?
Сощурившись, Мишка несколько секунд смотрел в окно. Наконец он повернул ко мне встревоженное лицо и сказал:
— Знаешь, мам, похоже, это кто-то другой. И я ни разу его здесь не видел.
Конечно, мы с Мишкой могли просто затаиться. Света на веранде не было, и с улицы человеку, стоявшему у ворот, было ни за что не догадаться о том, что мы его увидели; с минуты на минуту должны были вернуться папа с Сережей, которые оба — это я знала точно — взяли с собой оружие, и было совершенно очевидно, что им будет гораздо легче разобраться с этим очередным непрошеным гостем — им, а не мне, и, конечно, не Мишке. Лучшее, что ты можешь сделать, думала я, стоя в темноте на холодной веранде, это просто подождать, замереть, они сейчас вернутся, прямо сейчас, уже совсем стемнело, они появятся возле ворот, и все выяснится, не нужно ничего предпринимать, нужно просто подождать немного. Одинокая фигура у ворот не шевелилась. К черту, подумала я внезапно, ты никогда не умела как следует ждать. Я шепнула Мишке «приготовь ружье», приоткрыла дверь — она оглушительно скрипнула, — высунула голову на улицу и крикнула:
— Кто вы? Что вам нужно?
— Добрый вечер! — раздался голос, показавшийся мне знакомым. — Здесь очень темно, и я, к сожалению, не вижу вашего лица, но мне кажется, мы виделись с вами утром!
— Дай-ка мне фонарик, — сказала я, — и сиди здесь, держи ружье наготове.
— Я пойду с тобой, — твердо сказал Мишка.
Так мы и вышли к воротам — я с фонариком впереди, а за мной, в двух шагах, мой сын, весь день без движения просидевший на холоде, с ружьем в руках. Как только мы остановились, слева мелькнула желтая тень — легко ступая по глубокому снегу, откуда-то из-за дома появился Пес; еще секунду назад его не было — и вот он уже сидел рядом со мной, так близко, что я могла бы протянуть руку и положить ему на голову. Конечно, я совершенно не могла управлять им — мне было неизвестно, как он поведет себя, если стоящий у ворот человек попытается причинить нам какой-нибудь вред, но почему-то именно то, что он был здесь, с нами, успокоило меня гораздо сильнее, чем Мишкино ружье.