Предлагая читателю эту сотню сонетов, вероятно, будет уместным предварительно отметить, что тридцать из них уже появлялись в предыдущих публикациях среди различных стихотворений и включены в настоящую коллекцию либо потому что они были переписаны заново, либо потому что они образуют необходимые связи между остальными семидесятью сонетами, которые впервые печатаются в этой книге.
Раздел I. Колесная кровать
102–103.
Музе
I
Лежать годами в позе мертвеца —А всё вокруг живет и шевелится;Лежать и знать, что сохнет поясница,Что чахнут мышцы локтя и берца;И знать, что летом не шагнуть с крыльца,Не насладиться запахом душицы,Под куполом листвы не развалиться,Волной речной не освежить лица.Терпеть, терпеть, когда проглянет иней;Терпеть, что не увидишь блеск порошИ зимний лес, терзаясь от бессилья,Где терн зарянка склевывает синий.Но если, муза, ты ко мне войдешь,Отчаяние складывает крылья.
II
Когда б не ты — под ношей апатичнойТех годовых колец, что, тело сжав,Ползут по мне — то каждый мой суставРаздавлен был бы грудою кирпичной;Ты есть, и злость удавки параличной —Удел, что не лютей иных расправ,Но первородство променял ИсавНа порцию похлебки чечевичной.Был заперт царь без пищи и водыС глумлением в подземные хоромыМеж кладов, непригодных для еды;Вот так моя окружена кроватьРядами полок, где смеются томы,Что не могу ни слушать, ни читать.
Исав — старший сын Исаака и Ревекки; будучи усталым и голодным, продал за чечевичную похлебку первородство своему младшему брату-близнецу Иакову (Быт. 25:30; Евр. 12:16).
Был заперт царь без пищи и воды — вероятно, имеется в виду легенда о том, что халиф Багдада аль-Мустасим после взятия города монголами в 1258 г. был заперт в башне со всем своим золотом и серебром, где и умер среди сокровищ от голода.
104. Феи-крестные
Я думаю, меня крестили феи,Исполненные зависти и зла;И в кубках их плескалась, словно мгла,Сплошная желчь, проклятием чернея.«Будь книжником, но не читай трофеи,Стоящие на полках без числа»;Недвижность тела мне дана была,Чтоб я сполна отяготился ею.Но добрый эльф с сочувствием во взореВлил капельку поэзии в питье,Что горькой желчью пенилось в фарфоре;За годом год, пока влачу житье,Та капля золотит и боль, и хвори;Но — Боже! — как горчит вино мое.
105. Во снах
Бессменно я на ложе жалких дрогЛежу без дум, оцепенелым прахом;Года ползут подобно черепахам,И днем и ночью отмеряя срок;Но вижу в снах, что отступился рок;Я груз его стряхнул единым махом,И встать сумел, и зашагал по шляхам,Свободный, словно в поле ветерок.Посильна мне ходьба и даже бег;Могу бродить осенними
лугами;Весною выйти на скалистый брег;И летом брод нащупывать ногамиВ ручье; или стекло замерзших рек,Коньки надев, исчерчивать кругами.
106. Сумерки
Глухая боль сжимает сердце дняС заходом солнца; замелькали тениМышей летучих на кустах сирени,И детская утихла беготня.Волы с полей плетутся вдоль плетня,Бой колокольный отзвуком мигрени;Вот по соседству скрипнули ступени —Там ужинать садятся у огня.А я лежу недвижимо в саду,И думаю, что годы проведуНа этом ложе, немощью клейменном;И утешаюсь рифмами, покаНа мир луна не глянет свысокаИ не повиснет вон над тем лимоном.
107. Здоровью
Здоровье! Жизнь уходит день за днем,И год за годом тонет, как в трясине,Без перемен — твое крыло понынеПечальный мой не осенило дом.И в жизни, обернувшейся нулем,Я смысл ищу, напрасно лоб морщиня,Как те, чьи очи в море и пустынеОщупывают мертвый окоем.Не так вопили греки в крае диком,Полоску моря взорами сверля,Как я тебя приветствовал бы криком;Не как Колумб, стоявший у руляВ тот час, когда над корабельным гикомГромоподобно ухнуло: «Земля!».
…греки — имеется ввиду знаменитый эпизод из «Анабасиса» Ксенофонта: «В конце концов, после пяти месяцев марша и кровопролитных схваток, около 6000 уцелевших греков достигли пункта назначения. А когда наконец перед измученными солдатами открылась водная гладь Понта Эвксинского, прозвучал ликующий крик: „Таласса! Таласса!“ („Море! Море!“)».
108. Утраченые годы
Сначала детство прочь мое ушло —Куда ушли следы смешного пони,Куда ушли цветы на горном склоне,Коньки ушли, удилище, весло.А после юность прыгнула в седло,За музыкой и танцами в погоню —Куда уходят девичьи ладони,Куда уходит летнее тепло.Теперь и зрелость тонет там же, гдеПлач пленных птиц, и прошлогодний лед,И каждый день, потраченный впустую.Смирилась плоть, покорная узде,Но мой мятежный дух крылами бьет,Бездонности небесной салютуя.
109. На форзаце «Le mie prigioni»
Поэт, чей дух был кроток и смирен,Изведавший австрийские темницы,Оставил эти светлые страницы,Италию поднявшие с колен.И в Шпильберге, под гнетом мрачных стен,Он сеял зерна, из каких родитсяСвободы долгожданная пшеница,Пока не завершился долгий плен.Но для чего мой тесный каземат,Где, в тщетном ожидании известий,Надежды угли все слабей чадят?Здесь не раздастся зов к священной мести,Но сквозь решетки можно видеть взглядПри тусклом свете тлеющих созвездий.