Вообрази себе картину

Хеллер Джозеф

В этот миг, когда они расставались с близкими, размышляя о риске, ожидающем их впереди, предстоящие опасности представились им яснее, чем в день решающего голосования в Народном собрании.

И все же мощь собранной армии и открывшийся перед ними вид разнообразнейшего вооружения укрепляли их дух.

Определенно в эту экспедицию уходили самые дорогостоящие и красивые эллинские войска, когда-либо выступавшие из одного-единственного города. Другие армии, быть может и превосходившие эту числом, отправлялись лишь в короткие походы и вооружены были обычным образом. А эта экспедиция задумывалась как долговременная, и вооружение ее предназначалось для двух видов сражений — морских и сухопутных. На все корабли были набраны самые лучшие команды, какие удалось

отыскать. Было к тому же объявлено, что капитаны получат плату сверх той, что предоставляется государством, и они немало потратили средств на носовые фигуры и общее убранство кораблей, ибо каждый из них старался, чтобы его корабль выделялся красотою и быстроходностью. Что до наземных сил, то их составляли самые отборные мужи, и здесь тоже было много соперничества, и много было усилий приложено каждым по части вооружения и доспехов. Таким образом, афиняне соревновались друг с другом, остальным же эллинам все это представлялось скорее демонстрацией богатства и мощи, чем военным предприятием, направленным на сокрушение врага.

Ста тридцати четырем триремам и еще двум пятидесятивесельным кораблям с Родоса предстояло, выйдя с Керкиры, вместе пересечь Ионийское море и затем направиться к Сицилии. Из этих трирем сто принадлежали Афинам, остальные же Хиосу и прочим союзникам. Они несли пятьдесят одну сотню гоплитов, из которых пятнадцать сотен образовал личный состав афинской армии, а еще семь были набраны из малоимущих классов, представители коего служили обычно гребцами, но в особенных случаях, вроде этого, поступали гоплитами в десантные войска. Лучников было полным числом четыреста восемьдесят, из них восемьдесят с Крита, имелось также семьсот пращеметателей с Родоса и сто двадцать изгнанников из Мегары, состоявших в легких войсках; один конный транспорт вез тридцать лошадей.

Таковы были силы первого экспедиционного корпуса, отправившегося воевать за море.

Припасы для него везли тридцать транспортных кораблей, на которых находились также пекари, каменщики, плотники и разного рода орудия для строительства стен; а помимо транспортных было сто небольших вспомогательных судов. И кроме всего этого множество судов и суденышек добровольно сопровождало экспедицию, имея торговые цели.

В Пирее, когда подготовка закончилась и армия погрузилась на корабли, звуки трубы призвали всех к молчанию, и, перед тем как отплыть, были вознесены обычные в таких случаях молитвы — не каждой судовой командой в отдельности, но всеми сразу, повторявшими слова за глашатаем. Вся армия налила в чаши вино, и все, начальники и воины, совершили возлияние из золотых и серебряных чаш. Затем, когда гимн был допет и возлияние совершено, они вышли в море, плывя поначалу колонной, а затем, до самой Эгины, двигаясь наперегонки. Афинские корабли показали хорошую скорость, плывя к Керкире, где собирались прочие союзные силы.

Тринадцатилетий Платон видел, как они уходили. Он стоял на подпорной стене вместе с дядей своим, Критием.

Никто не видел, как они возвращались.

Да они и не вернулись.

В самом скором времени из трех генералов остался один Никий.

Ламах пал в бою, а Алкивиад, вызванный на родину, чтобы предстать перед судом, вместо того отправился в Спарту, унося с собой множество секретов и полезных рекомендаций. В одном из городов Сицилии, через которые он проезжал, какой-то афинянин узнал его.

— Ты не доверяешь своей родине, Алкивиад, не веришь, что она поступит с тобой по чести? — неодобрительно спросил этот человек.

— Верю, во всех прочих делах, — ответил Алкивиад. — Но когда на кону моя жизнь, я не поверю и матери, чтобы она при голосовании не положила ошибкой вместо белого камня черный.

Спартанцам же он сказал:

— Демократия смехотворна. Вы только взгляните, что сотворили эти демократы со мной!

Он посоветовал спартанцам направить на Сицилию военных советников высокого ранга, а также триремы и войска, посоветовал вновь вторгнуться в Аттику и остаться в ней вместо того, чтобы возвращаться каждую

осень домой, как они делали прежде. Наивернейший способ навредить врагу состоит в том, чтобы узнать, какого рода нападения он боится сильнее всего, и оное произвести.

— Вот вы только что и узнали — от меня.

К этому его совету спартанцы отнеслись с недоверием.

— Получится, что мы нарушили договор и положили конец перемирию.

Алкивиад откинул голову назад и расхохотался.

— Вы действительно верите, что не воюете с афинянами сейчас, нападая на друзей противника и помогая его врагам? Воюете, да еще как.

Он растревожил их, изложив свою теорию домино, но не сказав, однако ж, что сам ее выдумал.

— Если вы не сразитесь с ними сейчас, в Сиракузах, позже вам придется драться с ними в Спарте, и на их стороне будет вся Сицилия. Откуда вы получаете зерно?

— По большей части выращиваем сами.

— А остальное?

— Привозим из Сицилии.

— Не нужна вам никакая Сицилия. Афиняне сделали глупость, отправив войска в Сицилию, а себя оставив без защиты.

Того, что это была его идея, он им тоже не сказал.

Спарта последовала его совету, и с превосходными результатами. Алкивиад же завоевал сердца своих новых земляков, отпустив длинные волосы, купаясь в холодной воде, питаясь грубым хлебом и вообще с невероятной стремительностью приспосабливаясь к их образу жизни.

Одно из завоеванных им сердец принадлежало жене царя Агиса. Рожденного ею ребенка она, лаская, называла Алкивиадиком.

Из Спарты Алкивиад едва унес ноги. Он поступил на службу к персу Тиссаферну. Успев послужить и Афинам, и Спарте, он мог дать хороший совет касательно и тех и других.

В Сицилии Никий к этому времени потерпел поражение.

Впрочем, сначала он запросил и получил вторую армаду, не меньшую первой. Этот маневр Никия, имевший целью отзыв миссии, провалился. Война продолжалась. В последней из происшедших за два ее года битв Никий со своей армией в очередной раз отступил и разбил лагерь в горах.

Корабли они потеряли, гавань была заперта.

На следующий день сиракузяне напали, захватив их врасплох, атакуя со всех сторон и до наступления ночи осыпая метательными снарядами. Обратившиеся в бегство афиняне и без того пребывали в жалком состоянии из-за недостатка съестных припасов и всего самого необходимого. Когда пришел день, Никий возобновил отступление, сиракузяне же с союзниками продолжали теснить их.

Афиняне двинулись к реке Ассинаре, частью из-за того, что считали — атакуемые отовсюду конницей и иными войсками, — будто, перейдя реку, они улучшат свое положение, частью же по причине утомления и жажды. Дойдя до реки, они в беспорядке бросались в нее, причем каждый желал перейти ее первым. Враги же, тесня афинян, затрудняли переправу. Так как афиняне были вынуждены продвигаться вперед густой толпой, они падали под ноги друг другу и топтали упавших, и некоторые погибали сразу, а иных, опутанных снаряжением и отягощенных поклажей, уносило потоком. Между тем сиракузяне, выстроившись на противоположном обрывистом берегу реки, осыпали стрелами афинян, большинство которых, оказавшись на глубине, жадно пили воду. Что до пелопоннесцев, принимавших участие в этой войне, то они, разумеется, подошли к самой кромке воды и убивали афинян, главным образом находившихся в реке. Вода сразу стала нечистой, но афиняне продолжали пить ее, илистую, окрашенную кровью, и многие даже дрались между собой, чтобы первыми утолить жажду.

Наконец, когда мертвые уже грудами лежали в воде и большая часть армии была уничтожена — одни погибли в реке, другие, ее пересекшие, были изрублены конницей, — Никий сдался, сказав, что с ним они могут поступать как им угодно, но пусть прекратят избиение его солдат.

Сиракузяне и их союзники объявили сбор войск и, прихватив добычу и столько пленных, сколько смогли, вернулись в свой город.

Никия они предали мечу — человека, говорит Фукидид, который меньше всех из эллинов своего времени заслужил столь несчастную участь, ибо он в своем поведении всегда следовал добрым обычаям.