Вопреки всему
Шрифт:
— Можно мне на нее посмотреть?
Луиза с трудом встала и пошлепала в ванную. Палочка так и лежала в раковине, где она ее оставила. Луиза взяла ее, отнесла в кухню и положила на стол перед Салли, янтарные глаза которой так и вспыхнули. Синяя полоска малость потускнела по сравнению с тем, какой она была, когда Луиза ее впервые разглядывала, но тем не менее она сохранилась. Первым побуждением Луизы было выкинуть ее к чертям, но то — весьма малое — количество логики, которым она обладала, подсказало ей, что этим дело не изменишь.
— Уау! — вскрикнула Салли. — Значит, это правда.
— Да. — Луиза всплеснула руками. — Но Господь Всемогущий,
— Чепуха какая-то.
— Вот именно. Хотелось бы понять, чего ради женщины врали нам все эти годы. Они утверждают, что это сразу почувствуешь. Ничего подобного. Сплошное вранье. Слушай, убери ее от меня.
— Может, об этом узнаешь по-другому.
— Как?
— Предположим, ты еще не знаешь. Если у тебя задержка, а чувствуешь ты себя нормально, значит, ты беременна. Должно быть, так.
Луиза немного помолчала, соображая, что значит чувствовать себя вполне нормально, но особо на этом не сосредоточилась.
— Я чувствовала себя немного утомленной. А примерно неделю назад у меня как-то закружилась голова, но я тогда решила, что это с похмелья. — При этих словах Луизы Салли выразительно прищурилась. — Мы с Джоном накануне вечером были вместе, и я выпила больше, чем следовало. Джон весь вечер таращился на одну бабу, у которой груди больше, чем у меня. Тогда он и надумал, что нуждается в передышке.
— Ага, понятно. — Салли снова поглядела на синюю полоску. — И врач говорит, что все точно.
— Абсолютно.
— Ну и что теперь?
Луиза откинулась на спинку стула. Ей одновременно было и жарко и холодно. На вопрос она не ответила, и Салли занялась чаем. Налила Луизе и себе, принюхалась к молоку и недоверчиво поморщилась, но все же добавила понемногу в обе кружки. Придвинула Луизе ее кружку и сочувственно вздохнула.
— Тебе нужно рассказать Джону. Ты это понимаешь?
— Конечно понимаю. Он должен знать.
— А как насчет твоей мамы? Ей ты сообщила?
— Маме? — Луиза помолчала, глядя на Салли. — Я не могу сообщить ей. Год с небольшим прошел, как умер папа. У мамы полно своих забот. Я ее в ближайшее время не увижу, а к тому времени, как мы встретимся, разберусь с этим.
Но как же она может не сказать матери о своей беременности? Эта мысль вихрем пронеслась у Луизы в голове, улетела прочь, потом снова вернулась. Луиза предоставила мысли заниматься акробатикой во внутричерепном пространстве и сосредоточила внимание на Салли, которая, сложив губы трубочкой, явно готовилась задать каверзный вопрос.
— А что ты сама собираешься предпринять по этому поводу, Лу?
Луиза взяла кружку в ладони и принялась пить чай. Время шло, и в голове у нее продолжали взрываться шутихи фейерверка. Салли терпеливо наблюдала за ней. Наконец Луиза поставила кружку на стол и подняла голову. Салли — замечательный, преданный друг. У них есть различия, вернее сказать, они совсем разные, и, может, именно поэтому сохранили дружбу. Обычно они обе, каждая со своей стороны, старались понять друг друга, точнее говоря, отнестись с пониманием к тому, что делает подруга, пусть это и кажется чистым безумием. Но сейчас Луиза оказалась в положении, которое Салли не в состоянии понять, старайся хоть до посинения. Только женщина, не знающая, что такое беременность, может задать другой женщине вопрос подобного рода.
— Боже, Салли, да я понятия не имею, что мне делать. Это какая-то невероятная, недостоверная, ужасающая, сверхъестественная
Луиза встала и снова всплеснула руками.
— Мне тридцать два года! Если уж такому суждено было случиться, то почему именно теперь? Почему не раньше? Почему оно ждало столь долго, чтобы явиться, когда я уже убедила себя, что мои яичники превратились в грецкие орехи после долгих лет напрасных усилий? Я только и могу сказать, что чувствую себя сюрреалистичной, космической, чувствую себя… — Луизе не хватило прилагательных.
Салли похлопала ее по запястью. Луиза на секунду напряглась. Они с подругой уже давно не прикасались друг к другу, и это было странное ощущение. Но она позволила Салли заключить себя в объятия.
— Вымой волосы до того, как встретишься с Джоном, — посоветовала Салли. — Ты же не хочешь выглядеть как ходячее недоразумение, сообщая ему такую сногсшибательную новость.
Луиза думала обо всем этом, наполняя ванну горячей водой, отчего все помещение затянуло паром. Она легла в воду, благоухающую мандариновой эссенцией. Джону она позвонила на работу и немало удивила его, судя по минорному фальцету, каким он ей отвечал. Она сказала, что хочет с ним встретиться, не объяснила, зачем, но говорила так твердо, что он согласился. Она предложила паб в Кенсингтоне, в котором они иногда встречались после работы. То была нейтральная территория и потому вполне подходящая.
Что она станет говорить, когда явится туда, это уже другое дело. Каким вообще образом сообщают подобные вещи? Под звуки фанфар? С пафосом? Если бы ее старое пианино было более транспортабельным, она могла бы отвезти его в паб и пропеть Джону свое признание. Что-нибудь вроде: «Я просто девушка, которая не в силах сказать «нет»…» Быть может, лучше выбрать более задушевный инструмент. Скажем, одинокий виолончелист исполняет концерт для виолончели Е минор Элгара [7] , в то время как Джон роняет слезы в свое пиво. Или, наоборот, провести сцену с некоторой агрессивностью. Лондонский симфонический оркестр рубает «Торжественную увертюру 1812 год» Чайковского под грохот канонады. Это было бы символично. Тогда она могла бы облечь свое признание в иносказательную форму и произнести под аккомпанемент взрывов: «Джон, ты знаешь свою пушку? Так вот, хорошая новость — заряд попал в цель».
7
Элгар Эдуард (1857–1934) — английский композитор романтического направления, крупнейший представитель движения английского музыкального возрождения.
Но что бы она ни сказала, ей несомненно придется иметь дело с такой же вулканической реакцией, как и ее собственная. Ну и пусть себе извергается. Потом, когда она отправит его изливать раскаленную лаву по всему Восточному Патни, ей снова придется столкнуться с вопросом, что же, черт побери, она намерена предпринять.
Луиза полежала в воде еще минут десять, положив руки на живот. Она обнаружила, что держит их таким образом, только когда попыталась сесть. Луиза надавила на живот посильнее, но не ощутила ничего необычного — ни выступа, ни уплотнения тела в этом месте, словом, ничего, подсказанного ее воображением. Это был ее собственный животик, такой, как всегда. И все же в глубинах этой неизменившейся плоти находился крошечный центр активности, подвижной, становящейся чем-то.