Вопреки всему
Шрифт:
— Дэйви! Как поживаешь, милый?
— Бог мой, ты просто великолепная женщина!
Дэйв обхватил ее за талию, и Рейчел ловко вывернулась с досадливым восклицанием.
— И практически замужняя, как ты знаешь, старый каменный столб!
— Ну, попробовать-то можно или как? Мы собираемся вернуться в отель выпить пива и пообжиматься. Не хочешь заглянуть попозже?
— Как получится, посмотрим. Познакомься с ребятами, раз уж ты здесь.
Она по очереди представила музыкантов. Когда Дэйв наклонился, пожимая руку каждому, Рейчел заметила у него на шее багровое пятно, а кожа на лице у Дэйва напоминала использованную
— Ах, чтоб мне! — присвистнув, высказался ведущий певец, когда Дэвид удалился вместе с длинноволосым гитаристом и двумя неустойчивыми брюнетками на буксире. — Рок-н-ролл!
— Так вот что происходит со знаменитостями, — пробормотал ведущий гитарист с кривой улыбкой.
Он писал для оркестра тексты песен. Рейчел понимала, почему именно он. Она сохраняла невозмутимое выражение лица.
— Он записал платиновый диск, — сказала она, многозначительно приподняв брови. — Продолжай писать свои блестящие песенки, и скоро ты тоже…
— …Заполучишь лицо, похожее на собачью задницу, — закончил он вместо нее.
Рейчел снова села и позволила себе рассмеяться. Смех снял физическое напряжение. Весь день она боялась этого, не потому что ей не нравился оркестр, — парни были просто прелесть, — а потому, что сама она дьявольски устала. Такие успехи, как сегодня, создавали у нее хорошее настроение и помогали держаться на ногах, даже когда ей хотелось лишь одного: уехать домой, сбросить туфли, расположиться на диване и взъерошить волосы Холлему.
Так оно и бывало у них когда-то. Но он прекратил задавать ей вопросы. Как раз тогда, когда она готова была дать ему ответы, он прекратил задавать свои проклятые вопросы. Не следовало ей думать о Холлеме нынче вечером. Его не будет дома, когда она вернется. Он в Париже. И ей светят только темный дом и пустая постель. Это не было бы так скверно, если бы в его отсутствие в доме не стояла такая невероятная тишина.
Она подумала о Луизе, живущей в одиночестве. Для нее это правильно. Она к этому привыкла, и это ее выбор. Она счастлива, перебиваясь случайными заработками и случайными связями. Кажется, что ей никогда не приходилось решать сложные проблемы. По-настоящему бороться с обстоятельствами вполне реальными. Только с временными, мелкими, по существу, неприятностями. У нее живой, бьющий через край юмор, который помогает ей преодолеть все. А она, Рейчел? Кажется, чем упорнее борется она за то, чтобы упростить свою жизнь, тем сложнее эта жизнь становится. Она ненавидит одиночество. Оно омерзительно. Она изматывает себя, живя так, как она живет, но это лучше, чем оставаться дома одной без Холлема.
Иногда ей хотелось, чтобы дом был полон нянек. Ей нравилось находиться в центре кипучей жизни. Было приятно, когда приезжали мальчики, то есть было бы приятно, если бы Холлем дал ей возможность сблизиться с ними. Но в конце концов, ведь это его дети. Она всегда оставалась в стороне. Точно так же, как тогда, когда наблюдала, как отец смеется вместе с Луизой. У Рейчел заныло под ложечкой.
Она подняла голову и улыбнулась своим музыкантам, находящимся в состоянии крайней эйфории. Ей на столик принесли напитки. Рейчел сделала большой глоток и помахала ребятам обеими руками.
— Вперед! Так держать! Сегодня вечером вам надо как следует повеселиться.
Луиза
Шоколад. Обычно Луиза почти не ела шоколад. А почему, спрашивается? Это просто фантастично. Она прихватила горсть батончиков «Марс» и высыпала их в корзину поверх своего груза. Вот что значит быть беременной. Класс! Ешь что тебе нравится, не испытывая чувства вины. И когда дежурный продавец, узнав ее, потянулся за пачкой «Силк Кат», Луиза помотала головой, стараясь не выглядеть слишком самодовольной. Тот даже побледнел, удивленный.
— Нет? — спросил он.
— Нет, — ответила она решительно. — Но если вы подождете секунду, я бы взяла еще пирожные «Темный лес».
Придя домой, она увидела, что под дверь ее квартиры подсунута записка. Луиза вошла в квартиру, поставила пакеты с покупками и развернула записку.
Было похоже, что кто-то пробовал, пишет ли ручка, но, приглядевшись, можно было разобрать слова. Записка была от Гарриса.
«Луиза, — прочитала она, недоумевая, зачем Гаррису понадобилось писать ей, когда он живет всего лишь этажом выше. — Я горю. Гаррис».
Записка дрогнула у Луизы в руке. Она посмотрела на потолок: «Он горит?»
Она прошлась по комнате, подумала: «Горит? На самом деле?» Луиза втянула ноздрями воздух.
Он актер, и, стало быть, его поведение отличается от поведения обычных смертных, но реакция на пожар все-таки общая у всех на свете. В таких случаях человек, как правило, с криком бросается прочь от огня. Кто будет в подобной ситуации спокойно отыскивать листок самой дорогой почтовой бумаги и писать соседу записку даже не шариковой, а перьевой авторучкой?
Луиза вышла в холл и поднялась по лестнице. Ни дыма, ни признаков паники. И Гаррис вроде бы достаточно сообразителен, чтобы позвонить управляющему по телефону. Почему бригада пожарных не выбила топорами дверь? Она снова посмотрела на записку. Чем это от нее пахнет? Луиза поднесла листок бумаги к носу. Пахло лосьоном после бритья. Какая гадость! Она покачала головой. Неужели он брызгает лосьоном на все, включая свои чеки на оплату квартиры?
Но делать нечего. Надо спросить, все ли у Гарриса в порядке. Может, у него загорелись жутким пламенем чипсы на сковородке и он не знает, как сказать об этом хозяину дома? Но Гаррис не ест чипсов. Он употребляет в пищу мюсли и упражняется в езде на велосипеде. Луиза постучала в дверь.
— Гаррис! — крикнула она. — С вами все в порядке?
Молчание. Луиза прижалась ухом к двери. Наверное, он ушел.
— Биг Бой! — позвала она с кокетливым смешком.
Дверь распахнулась настежь, и Луиза еле успела отскочить с воплем: