Вопрос крови
Шрифт:
Похоже, он и сам этого не знал.
— Разреши, я тебя угощу, — сказал он. — Кофе в нашей столовой сойдет?
— Вот щедрость так уж щедрость!
— Я отделался последним предупреждением. Но вряд ли это можно назвать победой в финальном матче за футбольный кубок в Хэмпден-Парке.
— Больше смахивает на вбрасывание мяча на Истер-роуд?
Эти слова заставили его улыбнуться, отчего болезненно заныла челюсть — не так легко было размять улыбкой застывшие лицевые мускулы.
Внизу и у дверей была настоящая сумятица. Кругом толпились люди, комнаты для допросов, по-видимому, были переполнены. Ребус
— Что происходит?
Лицо гневно насупилось, но, узнав его, смягчило выражение. Это был констебль по фамилии Петтифер. В уголовном розыске он был всего лишь полгода, но уже неплохо закалился на новой работе.
— Лейт полон под завязку, — объяснил Петтифер, — вот и решили перевести лишних в Сент-Леонард.
Ребус огляделся. Худые, измученные лица, мешковатая одежда, некрасивые стрижки… Самый цвет эдинбургского дна — осведомители, наркодилеры, «жучки» и наводчики, мошенники, взломщики, «быки», алкаши. Участок полнился их запахами, их невнятными, пересыпанными бранью протестами. Они готовы были кинуться в драку с любым и в любой момент. Где их адвокаты? Выпить нечего? А поссать? Какого хрена их сюда притащили? Как насчет прав человека? Власти совсем оборзели, фашисты проклятые!
Детективы и полицейские в формах пытались навести подобие порядка, записывая имена и детали, распределяя всех по комнатам для допросов или углам, где можно было бы снять показания, в которых бы все отрицалось и звучали бы сдержанные жалобы. Те, кто помоложе, вели себя развязно и вызывающе: их еще не согнуло неустанное внимание законников. Несмотря на вывешенные запреты, они курили. Один из них подкатился к Ребусу. На парне была клетчатая бейсбольная кепка с козырьком, так залихватски задранным вверх, что казалось, малейший порыв эдинбургского ветра сорвет ее и она полетит в воздушном океане подобно паруснику.
— Говоришь «нет», а им как об стенку горох! — сказал парень и дернул плечами. — Помоги, да и все тут! Да я с мокрушниками дел не имею, ей-богу, шеф, вот как на духу! Ты уж прости, а? — Он подмигнул Ребусу холодным змеиным глазом. — Тут и всего-то на одну затяжечку! — Имелся в виду скомканный в горсти окурок.
Ребус, кивнув, прошел дальше.
— Бобби ищет того, кто мог снабдить убийцу оружием, — сказал Ребус Шивон. — Собрал известных головорезов.
— По-моему, некоторые лица мне знакомы.
— Точно. И не по конкурсу красоты среди подростков.
Ребус разглядывал этих мужчин — задержанные были исключительно мужчины. Легче всего было посчитать их просто отбросами, гораздо труднее — отыскать в душе каплю сочувствия к ним. В самом деле — судьба их была незавидна, а удача, похоже, решила обойти их стороной; воспитанные на страхе и алчности, они с пеленок привыкли быть гонимыми.
Ребус это понимал. Он видел семьи, где дети с малых лет пускались во все тяжкие, не признавая над собой никаких законов, кроме законов джунглей. Отверженность была у них в крови. Жестокость родит жестоких. В свое время Ребус знавал отцов и дедов некоторых из этих юношей — преступные наклонности здесь передавались по наследству, и лишь годы могли утихомирить рецидивистов. Таковы были непреложные факты. Но проблема состояла в том, что с Ребусом большинство этих людей сталкивались уже
И были среди них такие, как Павлин Джонсон. Имя Павлин, разумеется, было кличкой и происходило от его рубашек, рубашек, при одном взгляде на которые трезвел и столбенел в изумлении даже запойный. Джонсон тяготел к красивой жизни, изображая высший шик. Деньги у него не переводились, и он любил пустить пыль в глаза. Рубашки для него нередко шились на заказ каким-нибудь портным из закоулков Нью-Тауна. Порою Джонсон щеголял в шляпе, лицо его украшали тоненькие черные усики — возможно, он воображал себя Креольчиком. Зубы его были прекрасно запломбированы, что уже выделяло его среди собратьев, и потому он злоупотреблял широкими улыбками. Одним словом, колоритная фигура.
Ребус знал, что Джонсону под сорок, но дать ему можно было и на десять лет больше или же меньше — в зависимости от его настроения и костюма. Его неизменно сопровождал коротышка по имени Маленький Злыдня Боб. Тот всегда был одет одинаково, как в форму: бейсболка, спортивная куртка, мешковатые черные джинсы и огромные, не по размеру, кроссовки. На пальцах его сверкали золотые кольца, обе кисти обвивали браслеты с именем, с шеи свисали цепочки. Круглое прыщеватое лицо с почти всегда приоткрытым, словно в изумлении, ртом. Поговаривали, что Злыдня Боб был братом Павлина. В таком случае генетика тут сыграла злую шутку. Высокий и даже элегантный Павлин и его зверского вида кореш. Что же до истинного зла в Злыдне, то, судя по всему, прозвище было лишь для красного словца.
Ребус наблюдал, как дружков разделили. Бобу предстояло проследовать за полицейским наверх, где внезапно освободилось место. Джонсон же отправлялся в комнату № 1 для допросов в сопровождении констебля Петтифера. Ребус поискал взглядом Шивон, после чего начал протискиваться сквозь толпу.
— Ничего, если я поприсутствую? — спросил он Петтифера.
Молодой человек, по-видимому, смутился. Ребус попытался ободрить его улыбкой.
— Мистер Ребус… — Джонсон протянул ему руку. — Какая приятная неожиданность!
Ребус отстранился от него. Ему не хотелось, чтобы искушенный Джонсон понял, что Петтифер в своем деле новичок. В то же время ему надо было убедить констебля в том, что никто не собирается действовать через его голову и посылать к нему проверяющего. Единственным его оружием в тот момент была улыбка, к ней он и прибег вторично.
— Очень хорошо, — наконец выговорил Петтифер. Втроем они вошли в комнату для допросов. Ребус ткнул указательным пальцем в сторону Шивон, приказывая ей ждать его.
Комната для допросов № 1 была маленькой, душной, впитавшей в себя запахи нескольких предыдущих интервьюируемых. Окна были лишь на одной стене и располагались под потолком, так что открыть их было нельзя. На столике стоял примитивный двухкассетный магнитофон. За ним на уровне плеча находилась кнопка экстренного вызова. Комната просматривалась видеокамерой, висевшей над дверью.
В этот день записи не велись — допросы были неформальными и апеллировали лишь к доброй воле задержанных. Петтифер принес с собой лишь два листа чистой бумаги и дешевую авторучку. Досье Джонсона он изучил, но выставлять это напоказ не намеревался.