Воробьиная река
Шрифт:
Лиза сказала мальчику, что он неправильно запомнил первоисточник про пену морскую, но мальчик не унимался и требовал желание. Хорошо, сказала ему Лиза, у тебя будет собака, гау-гау. Нет, не собаку? Собаку нельзя? Скурили родители собаку, да?
Мальчик вытаращился на нее, как на привидение. Тогда Лиза спросила, не хочет ли он пожелать мокрых денег. Мальчик помотал головой и сказал, что хочет пароход «Сережа Тюленин», потому что его самого зовут Сережа, а больше он в жизни не встречал ни одного мальчика по имени Сережа, потому как всех мальчиков в его садике зовут Марат, Назар, Никита, Даник, Богдан, Серафим, Нестор, Макар и Олимпиада, и после этого Лиза сама вытаращилась на него, как
– Хорошо, – сказала Лиза вслух, – Сережа Тюленин твой, через тринадцать лет ты просто придешь сюда, в порт, покажешь паспорт, объяснишь ситуацию – и если ты не забудешь, конечно, в принципе, что ты видел в море русалку и она как бы отвечает за свои слова, то тебе выдадут все документы, все как положено будет. А раньше нельзя, потому что ты будешь несовершеннолетний. Но это не желание, если что, это просто подарок. Желания нет. Мало ли кто тут чего пожелает.
Мальчик куда-то отбежал, потом вернулся и принес Лизе раковину-рапану: ответный подарок. Лиза хотела положить ее в карман, но раковина была довольно большой, к тому же в кармане было полным-полно мокрых денег, чудовищно разбухших и немного давящих паховые лимфоузлы.
Оказалось, что мокрые деньги – совсем не проблема, если ты на побережье. На Мокрые Деньги (Лиза называла их мысленно именно так, как будто это, например, название альбома Игги Попа) Лиза купила сладкой ваты, мороженого, шаурму, виноград сладчайший мускат, два похода в туалет (во время одного из которых помыла виноград), стаканчик мускателя пластиковый на разлив как раз к винограду, пачку зачем-то сигарет, хотя не курит, да и курить нельзя, два сырка глазированных, бутылку кваса, совсем дебильный магнитик «Бахчисарай» (очень быстро потеряла) и солнечные очки загадочной фирмы Ray Sun, потому что денек выдался солнечный, а ее собственные очки остались в радио-сумочке. Пока Лиза все это покупала, пробовала, сидела на скамейках, лежала под пальмой, слушая, как плейер, раковину-рапану, гулкую и гладкую, с нежной розовой ногтевидной сердцевинкой, как-то незаметно прошел день и начался дивный бархатный вечер четверга: отовсюду лилась ритмичная томная глупая бумц-бумц-музыка, тревожно шелестела магнолия на синеватом ветру, загоралась за горою звезда метеостанции, в районе Массандровского парка что-то тревожно дымило, подростки около «Ореанды» запускали китайские фонарики, по форме напоминающие мечеть. Лиза сидела на старой сцене для духового оркестра, которая была, кажется, на этом месте всегда, извечно, со времен до и после детства, смотрела на фонарики и курила, хотя курилось ей, честно говоря, так себе, драло горло и щекотало между лопаток.
К ней подсел парень в белой рубашке и попросил сигарету, Лиза сразу же отдала ему всю пачку.
– Я бросаю, – объяснила она. – Что-то мне херово курится.
– Понимаю, – сказал парень. – Я тоже столько раз бросал, потому что никакой радости не было. А если нет радости – зачем тогда?
– Привычка, – объяснила Лиза. – Но у меня и привычка не сформировалась еще толком. Это вообще моя вторая в жизни сигарета. И последняя.
– Ты где тут живешь? – спросил парень.
Лиза задумалась.
– А я не тут живу, – сказала она. – Мне просто бумажка во рту мешает.
Парень посмотрел на нее очень нехорошо.
– Курить бумажка мешает, – уточнила Лиза. – Когда во рту бумажка, просто все внутренности выворачивает, буэ, как противно. И еще между лопаток такое – ыыыэээ – невыносимое!
– А я только сегодня приехал, – сказал парень. – Я последний раз тут только в детстве был. Катался на зеленом осьминоге с лампочками.
– Мы
– Со мной и били, – вздохнул парень. – Я тоже помню что-то не самое приятное. Но потом всю жизнь думал, что вот вернусь, и что? Да ничего, вернулся вот, и ничего не помню. Хотя тут по выходным играл оркестр и танцевали старички. Это помню. Еще помню, как обезьяна мне на голову нагадила.
– Посадили на голову для фото, – догадалась Лиза. – Это была Лилька. Она всем гадила на голову. Я ее помню. А меня еще за палец укусила. До сих пор шрам, гляди. Да не тут, вот. На указательном. Как будто буква К, да?
– Тебя зовут Лиза, – сказал парень.
– Конечно, – ответила Лиза. – Как же еще. Как же еще.
Забрала у него из пачки сигарету, закурила ее, закашлялась. Парень начал колотить ее по спине.
– Дурак, – сказала Лиза. – Я же не подавилась.
– Я как-то подавился слюной, – объяснил парень. – Чуть не умер, между прочим.
Лиза легла прямо на доски, вытянулась, сглотнула слюну с шумом. Ей дышалось широко, хорошо. Сигарета в левой руке приятно дымила, как Массандровский парк. Не умрет, не подавится.
– Рапана, – парень увидел раковину, которую Лиза все это время таскала с собой – уже изгвазданную в сахарной вате. – Мы ловили рапан и ели их.
– Не рапан, а рапанов, – поправила Лиза, глядя в чернеющее дымное небо.
– Не рапанов, а рапан, – мягко сказал парень.
– Еще я хотела прыгнуть с парапланом с Ай-Петри, – договорила Лиза фразу, которую начала в уме. – Но побоялась, а теперь уже поздно. Ну, хоть искупалась.
Она перекатилась со спины на живот и положила голову на руки.
– Искупалась?
– Ну, то есть ты посмотри на доски, видишь, мокрые еще, это у меня шорты мокрые от моря, и еще потому что они полны Мокрых Денег. Это альбом.
– Да, мы хотели записать такой альбом: Мокрые Деньги, – кивнул парень. – Хотя кто угодно с кем угодно хотел записать такой альбом. – Том Уэйтс, кажется, записал уже.
– Там были просто кровавые, – буднично ответила Лиза.
– Да, кровавые, – так же буднично ответил парень.
Где-то далеко-далеко и тихо-тихо играл духовой оркестр, в море покачивались зеленые огоньки. Лиза сказала, что ей уже пора, но парень предложил ей сходить в чайную, которую он видел тут по дороге, пока шел к морю. Они зашли в чайную, долго играли там в пробковые шахматы, напились какого-то чудовищного улуна со вкусом сгущенки Глубокского завода, потом попросили провести им чайную церемонию, но все прошло немного сумбурно, потому что Лиза облизала венчик, а еще китаец говорил с другим китайцем по-татарски, и полцеремонии пришлось переглядываться и хохотать.
– Да я уже наверное поеду, – пробормотала Лиза, когда они вышли из чайной, потом из бара, потом из турецкого ресторана, потом у нее снова мокрые шорты, не трожь, хотя ладно, ну и пошли еще раз купаться, нет, я не могу, сейчас уже поздно.
– Глупости какие, чего поздно, – смутился парень. – Час ночи только, и ты с кем тут? Тогда мама, а теперь кто, с кем?
– Мне такси, – сказала Лиза. – С кожаными сиденьями, деньги не сохнут. Это альтернативное название альбома.
Парень поймал какое-то сомнительное такси, долго говорил с таксистом, потом подошел к Лизе и о чем-то долго говорил с ней, но Лиза в этот момент как бы стояла около таксиста и пристально-пристально смотрела ему в глаза. Очнулась она только тогда, когда парень, глядя на нее опять же как на привидение (наверное, я все-таки русалка, встрепенулась мысленно Лиза), достал из рюкзака блокнот типа молескин, шариковую ручку, трясущимися руками вырвал листочек в клетку и записал на нем два телефона. Потом подумал и записал третий.