Ворон на снегу
Шрифт:
Весь следующий день Алешка возил в зону, к железной дороге, ящики, которые отпускал ему со склада Хвылев, раздосадованный и молчаливый. В ящиках посуда, а потому надо было грузить их в телегу и снимать с телеги с большой осторожностью. Не понимал Алешка, почему в зоне эти ящики пересчитывает и берет под свой присмотр не кто-то, а офицер из тех, что прибыли вчера с Ноксом. Офицер, имевший почти прозрачную кожу на опалых щеках, не мог стоять на одном месте, а все ходил и ходил вдоль ящиков и, считая их, говорил свои слова:
— Фо... файв... сикс... сэвэн...
«Вот тебе и “сэвэн”», — дразнил Алешка.
И уж когда было кончено это дело и когда Алешка, въехав на хоздвор, распрягал лошадь,
— А ты, Зыбрин, оказывается, не прост, — после продолжительного молчаливого жевания в губах окурка молвил он. — С купцами водишься. Жидок тут один приходил... спрашивал тебя. Говорит, дело к тебе по торговле есть. К Офульке велел прийти вечером.
Хвылев приценивающе обошел вокруг Алешки, так же держа согнутую руку на бедре. Потом быстро сходил в свою каптерку, вернулся и уже вполголоса заговорщицки проговорил:
— Пойдешь и... это... Ежели он компаньон надежный, насчет купли-продажи намекни ему, этому жидку... Понял? Намекни. Товар, мол, разный можем достать. В наших руках... Такое время... Лучше с жидком дела спроворивать, чем с этими... И знаешь, — прихваченным голосом зашептал унтер, — знаешь, какие такие штуки сегодня ты, Зыбрин, возил в зону? Взрывчатая штука в ящиках... а не посуда. Понимаешь? То-то... Значит, что-то задумано, а нам с тобой про то ни словом. Вот это сообрази. И еще: на ту неделю велено всех политических вывести на работы не куда-то, а только в шахты. И из госпиталя... всех по палатам подобрать, какие ходячие — туда же... Вот такой оборот. Значит... что? Задумано... А отчего?.. Ну, понятно, не от сладкой жизни. Вот я и говорю: держись за такого жидка, он вытянет. Намекни ему, мол, есть надежный человек... Товар найдется разный... Чтобы ежели уж нам с тобой убегать куда дальше от дома, то не с порожним хотя бы карманом, не вовсе дураками...
И Алешка, полагая, что произошла явная ошибка, никакой купец им интересоваться тут не может — даже в ту туманно-далекую необратимую пору, когда он, молодой, торговал в Новониколаевске рыбой и солью, купцы с ним никаких дел не водили, — все же пошел в Офулькин трактир, пошел, так сказать, из чистого мужицкого любопытства, неистребимо живущего в нем.
Трактир располагался на голом бугре, обозреваемый с любой улицы и даже из зоны: это был длинный барак с окнами узкими, как щели, крашенный суриком, примыкал он торцом к высокому крестовому дому. Сам Офулька, отставной из острожной охраны поручик, основавший трактир в брошенной пустой казарме, богу душу отдал уж сколько-то лет назад, заведением правила его племянница по имени Настасья. То обстоятельство, что трактир был на бугре, давало явную выгоду в наведении порядка: крупнотелой Настасье достаточно было взять легонько, почти ласково, буянливого, перебравшего клиента за локоток, вывести его из благостного заведения к порогу, подпихнуть под задок, а уж дальше, под уклон, клиент-бедолага сам собой следовал, делая по пути ловкие курбеты.
Вот и сейчас, хотя был еще только ранний вечер, небо не утеряло своего закатного багрянца, а внизу, под угором, у ручья уже шарашились, поддерживая один другого, двое мастеровых. Глиной выпачканные, они грозили кому-то, пробовали влезть опять на бугор, но соскальзывали оттуда назад.
— Нету русскому человеку свободы! Гулять, сволочи, не дают, — так встретили они Алешку и потянулись к нему с жалобами, их мотнуло вбок, потом опять назад.
Рядом с бараком, в низкой загородке, был дощатый навес, туда Настасья для особых гостей выставляла самовар. Сейчас там сидел худой человек в толстом дымчатом свитере и клетчатой плоской кепке с
Важный господин под навесом, за самоваром привстал навстречу Алешке, двумя пальцами левой руки приподнял козырек кепки, обнажив гладкую лысину.
— А вот сюда, сюда, — позвал он, сделав широкий жест.
Алешка оглянулся, нет ли кого сбоку или сзади, кого господин мог так приглашать. Но близко были только Кривуша с Херувимом, больше никого, а совсем в стороне, у раскрытой двери, теснилась кучка курящих молодых казаков, настроенных на то, чтобы повеселиться да позавлекать девок.
— Сюда. Жду я вас, дорогой Алексеич. — господин указал на самовар. После чего повесил на столбец кепку и придвинул к медному кранику белые чашки на блюдцах.
Алешка еще оглянулся, а тогда уж сел.
— Итак, дорогой Алексеич, вашу землицу... — громко, на выдохе, заговорил человек. — Вашу землицу вместе с леском, какой вдоль берега, я прикупить согласен. Только насчет цены... насчет цены порядимся. Думаю, дороговато запрашиваете. Хотя оно-то и резонно, ведь у берега да и с леском. Но, говорю, порядимся. Слово мое, слово ваше, Алексеевич, и найдем общую выгоду.
Господин не замечал Алешкиного недоумения, хотя глядел прямо и остро, даже чересчур остро.
Алешка, насупливаясь, пытался сказать, что никакую землю он нигде не продает, ни у берега, ни у леса, что добродетельный господин перепутал, принимает его за кого-то другого, но тот говорил длинно, без передыху, совсем не собираясь слушать, и вставить слово было некуда.
Потом, когда Алешка совсем уж собрался шагнуть назад, старик глянул ему в глаза с большей пронзительностью, зрачки его отвердели, заострились до шильцев. Алешка услышал сдавленный полушепот:
— От Афанасия поклон...
У Алешки что-то продралось от крестца к затылку, потом пошло наоборот. Господин, пряча лысую голову за самоваром, глядел с явной усмешкой и плутоватостью.
Конечно же, это был Стефан Исаевич! Он самый! Вместе барсуков по логам имали. Батюшки, как время перекручивает людей! Брови совсем снеговые, верхняя истончившаяся губа прилипла к деснам, лишь крупный хрящеватый нос выдавался непокоренно, да еще не угасла, не слиняла эта вот усмешливость в глубокой смородиновой черноте глаз.
Алешке вспомнилось, как этот человек говорил на станции, смеясь, что позовет его в небе ястребов ловить, если будет в том нужда. «Уж не за этим ли появился?» — подумал, однако встрече был очень рад.
После сиденья за чаем они шли краем леса: от тайги накатывался сумрак, гасло, серело небо. Стефан Исаевич говорил про то, что адмирал Колчак провел новую насильственную мобилизацию по всем сибирским деревням, да, кроме того, к нему новая помощь переброшена из Америки, из Англии, из Франции... Орудия, аэропланы, бомбы...
— Все это вместе... Аэропланы, пулеметы, бомбы — все это больших денег стоит, — перечислял Стефан Исаевич упрощенно, для Алешкиного понимания, далекого от всякой политики. — Очень больших денег! Да только не их денежки-то, не интервентов. Свои денежки они расходовать не станут. Капитал свое знает...