Вороньи игры
Шрифт:
Но шофер не вышел и никуда не побежал. Вместо этого он одним движением сломал хозяину правое предплечье. Затем вырвал «ТТ», с хрустом ломая фаланги и суставы скрюченных в судороге пальцев шефа. Почувствовав адскую боль, Тауфик Магриби захлебнулся собственным криком, но через долю секунды лишился чувств.
Город вечной осени
Свинцовое небо, не переставая, выплескивало на землю потоки холодной воды. Даже дождем это назвать было нельзя – упругие струи не разделялись на капли. При этом валившаяся с небес вода была очень чистой, и, когда я смотрела на окно, казалось, что его непрерывно моют из шланга. Небесные силы, видимо, не желали, чтобы, высыхая, стекло покрылось таким привычным мне неопрятным белесым налетом и серой уличной пылью.
«Я слушаю тебя… Говори… папа!» – это я не сказала, только подумала.
Отец сидел напротив и смотрел
Я совсем не помню, каким он был до Афганистана. Но твердо знаю, что говоруном он не был. Мама всегда была спокойной и молчаливой. Это и понятно – среди тигре болтуны не в чести! Во всяком случае, мне приятно думать, что мои соплеменники не только мужественны, но и знают цену каждому своему слову. Однако сейчас я готова была разрыдаться от беспомощности из-за того, что мой отец не может открыть рот и лишь затравленно смотрит на свою взрослую дочь. Я понимала, что такое молчание свидетельствует о слабости.
– Какого черта ты меня вызвал? Какого черта ты сидишь напротив, если не можешь сказать ни слова?! – Сама не знаю, проорала я это вслух или только подумала.
Мне до сих пор непонятно, как можно передать словами состоявшийся в итоге разговор. В душе моей скопилось столько боли и непонимания, что я даже не пыталась их скрывать.
Как могло случиться, что при живом отце я жила сиротой? Как могло случиться такое, что молодая прекрасная женщина, моя мать, при живом муже последние несколько лет своей жизни прожила вдовой? Да, мой отец попал в плен. Да, его случайно спасли американцы. Да, это было еще то, советское, время. Но ведь к «стенке» уже не ставили и не сажали на долгие годы всю семью «предателя»!
Конечно, я осознаю, что офицера, вернувшегося из душманского плена, не ждали лавры героя – лишь презрение, конец военной карьеры и отсутствие права на хоть сколько-нибудь достойную пенсию. Как работает система, отец уже знал по своему эфиопскому опыту. Женитьба на маме стала отличным тестом. Слава богу, отцовское начальство не пожелало, чтобы возникли малейшие подозрения о пленении военного летчика. «Пропавший без вести» – ужасная формулировка для всех – и для семьи, и для генералов. По мнению разведчиков, в конце концов добравшихся до обгоревших обломков вертолета, шансов остаться в живых у пилота Воронова не было. Так к чему тогда никому не нужные расследования, мучительные выяснения отношений с высоким начальством и лишение семьи, то есть нас с мамой, даже скудных средств к существованию? Принятое решение было по-своему благородным: «груз двести», набитый бараньими костями, улетел на родину погибшего героя.
Командиром разведгруппы, нашедшей изуродованные обломки летательного аппарата, был не кто иной, как Батый. Мой учитель знал отца еще по их общей борцовской юности, их встреча в Афганистане стала для обоих случайностью. Осмотрев «Ми-24», Батый понял, что вертолет сгорел не сам по себе, а был намеренно подожжен уже после падения. Майор Орчибатов не подпустил молодых бойцов из своей группы к «Ми-24», аргументируя это тем, что вокруг могут быть расставлены мины-ловушки. Он сам обследовал то, что осталось от кабины, и увидел, что там нет тела. После этого принял решение возвращаться, сказав лишь, что погибшего летчика заберут позже саперы. Батый всегда был неразговорчив, и лишних вопросов ему обычно не задавали, в особенности подчиненные. Убедить начальство, что душманы вытащили из кабины уже мертвого летчика и забрали тело для того, чтобы заманить разведчиков в ловушку, не представляло особого труда.
Сам Батый уже знал правду. Местные жители охотнее шли на контакт с «нерусским азиатом». По долгу службы майор имел «свои источники», и мальчишка из горного кишлака сообщил ему, что раненого русского летчика забрали у афганцев белые люди, говорившие по-английски. Батый понимал, что отцовские шансы на выживание тем выше, чем меньше о нем будут говорить. Интересы всех сторон совпали. А мама вместо того, чтобы стать женой «предателя», стала «вдовой».
Своим спасителям отец оказался неинтересен. Оказавшись в США, он, подобно сотням тысяч эмигрантов, вынужден был перебиваться любой черной работой. Но он не знал, как передать нам с мамой даже то, что ему удавалось выкроить из мизерных заработков.
Это стало возможным только через несколько лет. В поисках работы папа оказался в «русском» Бруклине, где совершенно случайно встретил нескольких старых знакомых. Это были бывшие борцы, различными путями проникшие в США. Все они работали на фирме некоего Дэвида Фелда, ловкого прораба
Разумеется, у этого «простого» бизнеса было несколько сложностей, почти непреодолимых для нормальных предпринимателей, главной из которых оказался «человеческий фактор». В каждом таком «долларовом» доме, формально нежилом, отключенном от воды, газа и электричества, нелегально обитали всяческие наркоманы, алкоголики и прочая бесприютная шваль. В соответствии с гуманными американскими законами применять силу при изгнании этой публики было невозможно, во всяком случае, в открытую. Разумеется, самовольные жильцы отстаивали свое право на проживание всеми доступными им средствами, но если бы застройщику пришло в голову хотя бы угрожать оружием и об этом узнали бы власти, то на долгие годы домом бизнесмена стала бы тюрьма.
Поэтому Дэвид Фелд подобрал себе «команду», состоявшую из бывших советских спортсменов и таких же, как мой отец, «афганцев». Белецкий прораб не без основания предположил, что такие люди обладают необыкновенным «даром убеждения», которому не мешает не только отсутствие дара красноречия, но и слабое владение английским языком. Расчет оказался верным. Большинству обитателей нью-йоркского дна достаточно было только посмотреть на выходивших из фелдмановского мини-вэна угрюмых тяжеловесов, чтобы немедленно согласиться на мирное переселение в бесхозные трущобы куда-нибудь подальше. Если же столкновение все-таки происходило, оно было энергичным и очень коротким. Выжившим аборигенам не приходило в голову обращаться в полицию и пытаться утверждать, что причиной смерти вылетевшего из окна товарища стало нечто иное, чем обычная передозировка героина.
Отец работал по двадцать часов в сутки. Утром он занимался погрузкой в порту контейнеров с юзаными джинсами. Днем торчал на стройке, где учил разношерстных гастарбайтеров оклеивать стены квартир устрашающего вида обоями.
Обои появились в результате весьма любопытного стечения обстоятельств. Несколько лет назад сыктывкарский «бизнесмен» по кличке Гоша Молодой по взаимной договоренности получил от Фелда на реализацию партию элитной итальянской деревянной мебели. Когда сыктывкарцы вскрыли полученные контейнеры, то удивлению их не было предела – внутри находились журнальные и чайные столики, изготовленные на Тайване из стекла и дешевой пластмассы. Тем не менее товар быстро и выгодно распродали. А шутник Гоша предложил своему партнеру в качестве оплаты бартер. Дэвид Фелд обрадовался перспективе заработать «в два конца» и получил в оплату своего товара несколько контейнеров обоев, произведенных на сыктывкарском ЦБК. Небогатый ассортимент состоял из двух разновидностей незатейливых бумажных обоев – «фейерверк зеленый» и «фейерверк фиолетовый». Продать эту жуть в США, разумеется, было нереально. Но господин Фелд все равно не остался внакладе – он принял решение оклеивать сыктывкарской продукцией стены в возводимых им социальных квартирах и немало сэкономил на отделочных материалах. Пораженные нездешней красотой, обитатели утверждали, что, находясь в комнате, оклеенной фиолетовой версией «фейерверка», даже самый крутой черный оттопырок приходил в такое умоисступление, что не мог попасть себе иглой в вену.