Вороний мыс
Шрифт:
На реке перемигивались разноцветными огнями проходящие суда. Порой вскидывался, рождая тягучее эхо, неожиданный гудок. Едва различимая, проплыла баржа, высоко груженная снопами камыша. Он парусил, сбивал баржу к берегу. Крохотный буксир с натугой булгачил воду и густо сорил летучие искры из невидимой в темноте трубы. Промчалась, рассыпав бледно-голубое электрическое сияние иллюминаторов, полуночная рейсовая «ракета». На корме ее стояли люди и настойчиво пытались заглянуть в речную, туго затвердевшую темень. Никто из них не знал, что на другой стороне реки в просторном затоне одиноко сидит инспектор рыбнадзора,
Степан терпеливо осиливал медленно истекающие в темноте минуты, движение которых можно было угадать лишь по фосфоресцирующей стрелке часов, с механической настойчивостью прыгающей от деления к делению.
В камышах шарил неприметный ветер. Что-то ворошил в глубине, шуршал и потрескивал. Словно хотел улечься и никак не мог выбрать место. Чернильная темнота рождала непонятные загадочные звуки. В конце ильменя протяжно ухал филин, вылетевший на охоту. Низко и бесшумно хищник скользил над камышами, выглядывая поживу желтыми круглыми глазами, которые не видят днем.
Рокот мотора за ильменем Степан почуял уже далеко за полночь. Привстав, инспектор вслушался в неясные звуки, долетевшие с ветром. Так и есть. В той стороне, где была запретная зона, приглушенно и опасливо, на малых оборотах, рокотал мотор.
Хватаясь за камыши, Степан вытянулся из укрытия на чистую воду и осторожно двинулся на веслах туда, где поднимался и опадал вкрадчивый звук.
Время шло к рассвету. Небо еще не прояснилось, но Одинцов понимал, что ночь уже переломилась, темнота стронулась, стала слабеть, оголяя над смоляной водой тугую кромку камышей и грузные, пугающие силуэты прибрежных ветел, днем таких зеленых.
Звук мотора становился отчетливее. Браконьерничали в Икрянинском затоне.
«Вот куда, сволочуги, залезли… Совсем уже обнахалились!»
Степан поудобнее передвинул кобуру пистолета. От таких можно всего ожидать. Два месяца назад в Оранжерейном ахнули по инспектору картечью в упор. И не копнулся, бедолага…
Камыши стали забирать вправо. Степан догадался, что подплывает к Икрянинскому затону, отделенному от реки протокой метров двадцать ширины.
Выискав подходящее место, Одинцов решил подождать, пока рассветет. В темноте браконьеры могли и ускользнуть от инспектора. Отрезая же им выход, Одинцов брал хищников наверняка. Перед засадой браконьеры окажутся как на голой тарелке. Тут им ни черт, ни дьявол не поможет. А за ружьишко схватятся, так из камышей их пистолетом пугануть будет удобно.
Ночь неохотно светлела. На восходной стороне неба прорезалась белесая щель, наливающая светом невидимого еще солнца. Степану доводилось видеть много речных закатов и восходов. Он знал, что рассвет поначалу будет подступать медленно, неохотно обозначать контуры облаков, горбатых бугров и деревьев, загонять в буераки и глухие камыши остатки ночи. И только после этого полыхнет и станет наливаться сочным сиянием, густо
Мотор в затоне загудел басовитее, и звук его стал приближаться. Похоже, что браконьеры двинулись к выходу. Теперь надо было спокойно подождать, пока они подкатят к засаде, и взять с поличным.
Степан вынул из кобуры пистолет, проверил обойму и сунул оружие на грудь, под телогрейку. Холодная тяжесть пистолета успокаивала напряженный стук сердца.
Течение лениво вынесло из затона на протоку что-то длинное и продолговатое. Одинцов пригляделся и едва не задохнулся от ярости. Вода тащила полутораметрового осетра с располосованным брюхом.
Те, кто хищничали на затоне, брали только икру. Пойманных осетров и севрюг они потрошили, брали у них черные пластины дорогой икры, а тушки выбрасывали за борт. Кидали в реку красную рыбу!
Это было уже не браконьерство, а разнузданный, бессовестный разбой!
«Что делают, подлюги! — свирепо подумал Степан, понимая, что не усидит сейчас на месте. — Хуже стервятников!»
Яростно взревел мотор, и катерок выскочил на гладь затона, разворачиваясь к неясной тени, шевелящейся поодаль.
Так и есть! Чуяло сердце инспектора, что увидит знакомую, крашенную в свинцовый цвет моторку. В ней темнели три полусогнутых, фигуры, неразличимые в брезентовых плащах с низко нахлобученными капюшонами.
— Стой! — заорал Одинцов, вскинул руку и дал предупредительный выстрел.
Рулевой моторки, не оглядываясь, погрозил кулаком в ответ на выстрел. Его широкая спина, манера сидеть, чуть ссутулившись, показалась Степану чем-то знакомой.
Моторка удирала. Заливисто стрекотали на низких бортах многосильные подвески, и полого выгибалась за кормой потревоженная вода.
На полном ходу браконьеры мчались прямо на глухую стену камышей.
«Куда их несет? — обеспокоенно думал Степан, удивленный маневром моторки. — По суху, что ли, решили удрать? Неужели такую посудину бросят. По ней ведь можно будет и хозяев отыскать… И бросят! Когда дело тюрьмой пахнет, не то что моторку, жену с малыми ребятишками иной раз бросают».
Подлетев к камышам, моторка резко застопорила ход. Тот, кто скукожившись сидел на носу, взмахнул багром. Инспектор оторопело заморгал, увидев, как камыши, ухваченные багром, послушно сдвинулись, и в их зеленой стене высветлилось что-то вроде распахнутых дверей. Моторка проворно юркнула в этот лаз.
«Потайная жилка! — запоздало сообразил Одинцов. — Вот где у них был ход! Вот почему моторка прошла в Маячинку, миновав инспекторский догляд».
Когда катерок оказался у камышей, Степан разглядел нехитрую механику. По ильменю к затону тянулась узкая и глубокая протока. Выход ее замаскировали камышом, пристроенным на легком дощатом плотике. Стоило отвести его в сторону — и открывалась укромная лазейка.
Провели Одинцова, облапошили, как малого дитятю. Степан еще удивлялся, почему в затоне течение. Не мог, глупая башка, сообразить, что если вода утекает, то она должна и откуда-то притекать. «Фильтрация через ильмень, — вспомнилось собственное объяснение. — Надо же было такое придумать! Чесать левой ногой правое ухо, вместо того чтобы осмотреть как следует камыши».