Восемнадцатый скорый
Шрифт:
Шумилина молчит, ждет, что скажет Мальцева. А ей и сказать нечего. Видит, чувствует, что творится с парнем неладное, а как помочь, не знает. И она, как на духу, признается учительнице, на одну ее и осталась сейчас вся надежда.
— Прямо бедную головушку снял. Разве ж таким хотела его вырастить? Хоть делать что, подскажите, Анна Ванна. Сил моих больше нет. Верите?
Шумилина сухо откашливается в кулачок. От нее ждут совета. А что она, собственно, может сказать? Все как-то раньше было привычнее и проще в ее отношениях с учениками. Она, кажется, неплохо понимала их. Или, быть
Мать Сергея по-своему истолковывает молчание Шумилиной. И спешит с выводом.
— Разве что отлупить как следует? Может, это подействует.
— Ну что вы, — противится Шумилина.
Своих детей у учительницы нет, и она не сторонница телесного наказания.
— Отлуплю, — угрюмо, как о решенном, обещает мать Сергея, — как только домой заявится — отлуплю.
— Но это тоже не метод воспитания, — возражает Шумилина. Но возражает так устало, что мать Сергея думает, решение ею принято правильно.
Открывается дверь, высокий сутуловатый человек в тускло поблескивающих очках басит с порога!
— Опять свет экономите?
Мать Сергея, признав завуча, торопливо кивает в его сторону.
— Ну, — не скрывает завуч своего удивления, — снова вы…
Он собирается что-то спросить у нее, но в это время в коридоре раздается звонок, и завуч, спохватившись, досадливо машет рукой и снова спешит за дверь.
XIII
Сергей твердо решает поехать в город. Он должен отыскать сына летчика и отдать ему часы отца, как ни жалко расставаться с ними…
Глотая оладьи, приготовленные матерью на обед, Сергей обдумывал план поездки. Первое, что ему нужное — это деньги, рублей пять, не меньше. Трясти копилку рискованно. Сразу станет заметно.
Он уж и так брал дважды из копилки на кино, на пищалку. А тут нужно на два билета. Конечно, если поехать на поезде, то можно сэкономить, но поезд ходит очень неудобно. Это только часа в два будешь в городе, а в пять нужно возвращаться назад, чтобы мать не успела спохватиться. Иначе худо.
Но где же достать денег на автобус. Летом он добывал их просто. Помотаешься по дворам, наберешь железок — и в утиль. А сейчас где искать — все снегом засыпано. Если только на чердаке что-либо завалялось?
Железная крыша местами пробита, и на чердак натрусило снегу. Но снег здесь легкий, разбросать не трудно. Сергей согнул попавший под руку картонный лист, получился совок. Им и начал сгребать снег, сбрасывая на улицу, в слуховое окно. Пожалуй, мать бы за такую работу похвалила. Мать всегда хвалила, когда он занимался полезными делами. В левом углу Сергей приметил медный примус и мятую керосиновую лампу. Лежали они здесь давно, и мать про них никогда не вспоминала, а значит, не сразу заметит их пропажу. Хотя примус и лампа из цветных металлов, много за них не дадут, потому что они очень легкие.
Вся надежда на две большие плетушки, что громоздились возле чердачного окна. Они набиты всякой всячиной и сверху прикрыты рваной задубевшей клеенкой. Сергей обмахнул ее веником,
На дне второй кошелки Сергей нашел то, о чем думал с тайной тревогой, боясь, что этого вдруг не окажется. Сергей осторожно, как будто он был стеклянным, вытащил самовар, обдувая с него пыль, отирая рукавом фуфайки.
Самовар был красив — серебряный, с витыми черными, из дорогого дерева, ручками, с диковинным крученым краном, с крышкой, узорчатой, расписной, как корона. Сергей знал, что это — свадебный подарок матери, что, бросив все вещи, когда уходила от немцев, мать взяла со связкой белья лишь один самовар. С ним и вернулась назад, но уже к пустому месту. Сергей не мог только понять одного, почему этот самовар они держат не в доме, а на чердаке, почему мать никогда не выставляет его на стол. Почему они пьют чай из облупившегося, потертого, старого чайника.
Сколько Сергей ни заикался о самоваре, мать все уходила от разговоров.
Самовар был, конечно, дорогой, и Сергей начал прикидывать, сколько дадут за него. Лично он безо всякого заплатил бы за него сто рублей. Но у Жоры-тряпичника свои цены. Сколько захочет, столько и даст. Жора все на глаз оценивает. Но за самовар не должен поскупиться.
Сергей уложил все ненужное назад, в кошелку. Самовар же завернул в клеенку. Нести самовар открыто по улице рискованно. Могут увидеть и сказать матери. А так никто не догадается, что он несет.
Жора-тряпичник будто бы ждал его.
— Здрасте, — сказал он первый Сергею, поднимаясь из-за стола, за которым сидел в своей заставленной и заваленной всякой всячиной конторке.
— Только и всего? — спросил он удивленно, принимая из рук Сергея самовар и тут же ставя его на весы. — Чтой-то маловато принес, дружок. Ай силенок не хватило? Так ты скажи, мы лошадь тебе выделим.
«И чего зря языком мелет», — подумал зло Сергей, не сводя глаз с весов.
Жора лениво снял самовар, отставил к столу, пытливо посмотрел на Сережку:
— Краденый небось?
— Нет, — сказал Сергей, как можно уверенней, — это наш самовар.
— Ну, ладно, держи, — согласился Жора, вытаскивая из заднего кармана деньги.
Сергей растерянно посмотрел на деньги. Неужели самовар стоит всего три рубля?
— Мало? — угадал Жора-тряпичник. — Но, пойми, милый, у нас же не антикварный магазин. — Жора-тряпичник рассмеялся, показывая гнилые зубы. — У нас ведь утильсырье. Для нас вещь никакой цены не имеет. Абсолютно никакой. Для нас она просто-напросто лом. Цветной ли он, черный, какой угодно. Лом — и все. Ему одна дорога — в печь. На переплавку. Понял?