Восемнадцатый скорый

Муссалитин Владимир Иванович

Динка, управившись с едой, влетела в темные сени барака. Но, завидев нечто непонятное, яркое, громоздкое, попятилась к порогу, залившись громким лаем.

— Да замолчи ты; глупая! — сердито прикрикнул Сергей, боясь, что отчаянный лай собаки привлечет посторонних. На счастье, дорога была пустынна.

Пока он был на чердаке, по воскресному шоссе проскочило всего две машины. Видимо, в город, на базар.

От заброшенного дорстроевского барака до горки, откуда он собирался совершить первый испытательный полет, было каких-нибудь полкилометра.

Он погрузил на велосипед крылья, хвост, аккуратно приторочил все это к раме и, позвав

Динку, двинулся с громоздким скарбом к горке. Везти было непросто. Другое дело, если бы рядом был Юрка Полосин. Но Юрка, как и другие ребята, ничего не знали о его новой затее. Да и к лучшему. Неизвестно еще, как все обернется. Так что по крайней мере зубоскалить будет некому. В субботу был последний день занятий в школе. И теперь до осени, до сентября, он не хотел вспоминать о Херувиме, Баранове, даже о Рите. Хотя, как ни смешно, мастеря все это, он думал о ней, и не кто-нибудь, а именно она подбила его на этот полет. Но что теперь говорить об этом. Та злополучная встреча у щитов на откосе все поставила на места. Будь счастлива, Рита! Живи как хочется, встречайся с кем тебе угодно.

Перед самой горкой был солидный тягунок, затем ровная, как стол, площадка — метров двести пятьдесят — триста в длину и затем у старой раскидистой ветлы — крутой отвесный спуск.

Сердце Сергея радостно забухало. Каждый шаг приближал к тому главному, чем жил долгие месяцы. При мысли, что это случится через считанные минуты, он почувствовал во рту горьковатую сухость.

Он вытолкал велосипед с драгоценным грузом наверх и перевел дух. Динка, следовавшая неотступно за ним, выскочила вперед, обежала широкую открытую поляну и, став на краю оврага, вновь залилась отчаянным лаем. Он на этот раз не стал струнить ее.

— Ну как, хорошее место выбрал? То-то же!

Сергей откинул подножку, которую накануне приделал для устойчивости велосипеда, отвязал веревки, высвободил крылья, снял привязанные к багажнику стойки, стабилизатор. Затем в очередности закрепил металлическими кольцами на толстом бамбуковом шесте, протянутом вдоль велосипедной рамы.

Динка тихонько повизгивала, вертясь возле странной машины, собачьим чутьем догадываясь о том, что должно сейчас произойти.

Сергей обошел летательный аппарат, проверил крепления крыльев, стабилизатора. Все держалось надежно.

Он вытянул из кармана за резинку мотоциклетные очки с большими стеклами.

Динка не сводила с него глаз. В них одновременно сквозил и ужас, и удивление. Сергей усмехнулся, видя, как та, бедная, переживает за него.

— Ну что, Динка, пора!

Он подлез под крыло, перебросил ногу через раму, не спеша натянул очки, как бы по-новому окинул поляну и лежавшую перед ним дорогу, которая вела на взлет.

Медлить нельзя. Он решительно отбросил подножку и что было сил толкнул машину вперед. Он знал, что скорость решает все, абсолютно все, и потому хотел взять ее с самого старта, с первого прокрута педали. Триста метров разгона, и там, над обрывом крепкие надежные крылья возьмут его на себя.

Динка с лаем бросилась наперерез.

— Уйди! Пошла прочь! — закричал Сергей, боясь, что собака может испортить все, более того, попасть под колесо.

Динка, ошеломленная столь непривычным окриком, испуганно отскочила в сторону.

Колеса крутились быстрее и быстрее, и уже не чувствовалось первоначальной тяжести плоскостей. На последней сотне метров, на последнем отрезке разбега он внезапно ощутил легкий ток воздуха над головой

и трепетное нетерпеливое подрагивание крыльев. Справа, навстречу ему, вылетела старая раскидистая ветла, и в ту же секунду все его существо пронзило ощущение пустоты, сходное с тем, что испытывал он во время прыжков с трамплина. Он глянул вниз и обомлел, увидев внизу под собой, в логу, коричневые кусты орешника, медленно подавшиеся назад. Стало быть, он летит. Значит, полет вышел! Голова его была горяча, тело гудело от возбуждения. «Спокойствие!» — внушал он себе, стараясь не забыть последовательность операций.

Держа свободно, спокойно ручку управления, он потянул ее на себя, и нос его летательного аппарата покорно поднялся. Руль высоты действовал безотказно.

Летательный аппарат не имел мотора, поэтому этот прекрасный полет не может продолжаться бесконечно, значит, нужно подумать, где и как лучше приземлиться, чтобы не повредить машину. Внизу, по дну лога, тускло петлял в траве ручей. И ему не хотелось барахтаться в его холодной воде.

Над велосипедными педалями были и другие, которые могли свободно изменить направление полета. Он нажал левую педаль, уверенный, что его машина повернет в нужную сторону. Но тут над головой что-то крякнуло, рыкнуло. Крыло? Гадать не приходилось. Для этого не было и секунды. Мимо лица бешено проскочила сорвавшаяся стойка, остро чиркнув по щеке. Аппарат резко завалило на правый бок, и земля кинулась ему навстречу. Удар был резким, жестким, опрокинувшим его в странную холодно-мокрую темень, где, сплетаясь и расплетаясь, пронзительно верещали зловещие, упругие, студенисто-зеленые струи, источавшие болотный запах.

Он понял, что теряет сознание. Но ему важно было знать, жив он или его уже больше нет на белом свете.

XVIII

Упругие струи продолжали верещать в ушах, но уже не было прежнего тяжелого тошнотворного запаха и жестокого напора, от которого нестерпимо ломило виски. Теперь это походило на легкое щекотанье, которое поневоле заставило открыть глаза и тут же зажмурить от обилия света. Ослепительно белое мелькнуло и расплылось мутным пятном. Заставил себя вновь разлепить ресницы. Белое размытое пятно укрупнилось, приобрело четкие очертания — белый халат. Значит, он в больнице? Но каким образом и зачем он очутился здесь?

— Ну что, пилот?

Доктор извлек двумя пальцами из нагрудного кармана очки и, водрузив на крупный мясистый нос, присел на край койки, приблизив чуть ли не вплотную лицо, словно стараясь получше разглядеть его.

— Жив, говоришь?

Он откинул край одеяла,-потрогал холодными пальцами одну, затем другую ключицу. Сергей задержал дыхание.

— Да ты дыши, дыши, — и стал мять ладонью грудь, живот, постоянно спрашивая: — Так больно? А так? А вот здесь? А ну-ка вот так?

Сергей, повинуясь прикосновениям осторожных, но цепких пальцев, прислушивался к своему телу.

— Повязку на голове сменить!

И тут Сергей почувствовал, как тесно стянуты бинтами виски. Значит, в падении он разбил голову? Вот откуда назойливое верещание упругих струй. Руки врача мешали увидеть нижнюю половину тела. Но до того, как почувствовал крепкое постукивание пальцев хирурга по твердому, гулкому, понял, что правая нога в гипсе.

Он застонал. И не столько от боли, сколько от сознания бессилия и мучительно долгих дней, которые предстоит провести ему на больничной койке.