Восемнадцатый скорый
Шрифт:
Да и что могли изменить слова Антонины, если сама жизнь не сумела сделать Женьку более трезвой, осмотрительной. Она злилась на Женьку и жалела ее.
За окном проступила предутренняя февральская синь, слегка забеленная понизу грязноватым снегом. Зима выдалась малоснежной, и садившиеся в вагон пассажиры непременно заводили разговоры о бесснежье, грозившем обернуться неурожаем, бескормицей. Но сейчас вагон спал. Женька не возвращалась, хотя должна была прийти сразу же после Оренбурга, где сходил ее рыжий геолог. Или они там увлеклись и решили катить дальше? Или Муллоджанов по дороге успел перехватить Женьку
Но как тогда быть с запиской? Как объяснить, почему согласилась стоять чужое дежурство? Каким образом в мягком вагоне оказался курсант с плацкартным билетом?
Допустим, на первый вопрос она найдет что ответить, но как объяснить появление в мягком курсанта? Рассказать все, как было? Как в Кинели к ней на площадку уже тронувшегося вагона прыгнул курсант. Она, конечно же, должна была отправить его, согласно билету, в другой вагон, но не сделала этого. Почему?
Формально она, конечно, виновата, но ее вагон был наполовину пуст, в то время как все соседние были забиты до отказа. Но как это все объяснить Муллоджанову? Ведь ни за что не поверит. Она старалась взглянуть на случившееся глазами бригадира и видела, как много тот сразу получил за эту поездку козырей, которыми, разумеется, воспользуется с большой выгодой для себя. Проезд пассажира в мягком без права на то, срыв стоп-крана давали бригадиру возможность поговорить о моральных качествах проводника, о служебном несоответствии.
Было чертовски обидно за случившееся. Стоило ли подниматься на этой злополучной оперативке, мотать свои нервы, чтобы вот так, враз, испортить все дело? Муллоджанов плох. Но сама-то хороша! Поступок ее внешне мало чем отличался от тех поступков, за которые она осуждала других. Поди докажи теперь, что того курсанта из «летки» посадила в свой вагон без всякой корысти. Не поверят! Раз посадила, значит, выгоду имела. Какая, мол, дура станет рисковать зазря.
Антонина взглянула на старенькие, с пожелтевшим циферблатом часы. Скоро должен быть Актюбинск.
Она поправила изрядно потертый ремешок. Конечно, давно можно было купить себе новые часы, например модные мужские, как у большинства девчат, но ей было трудно расстаться с этими, старенькими, размером с двугривенный, — как-никак память.
С первой получки она купила шерстяную кофту матери, а со второй — эту «Зарю», никогда не подводившую ее. Пожалуй, смешно, но ей подумалось, это будет предательством, если она сменит свою «Зарю» на какие-либо другие часы.
Антонина иногда с досадой ловила себя на мысли о привязанности к старым вещам, что не может с легкостью, как иные девчата, распрощаться со старой сумочкой или зонтиком. Девчата упрекали ее в том, что она не модная, не современная, не такая, как все, но это ее и не больно трогало, она особенно и не старалась гнаться за модой, считая это делом бесполезным.
По проходу, почесывая поясницу, в свободной мятой пижаме прошел в туалет тучный, заспанный пассажир из пятого купе, едущий с такой же крупной, могучей, как и сам, супругой в теплый Пишпек. В осанке, в умении гордо и торжественно носить свое большое тело было что-то от долгой военной службы, высокого чина. Антонине нередко доставляло удовольствие угадывать род занятий своих пассажиров. Порой она усложняла свою задачу, пытаясь угадать нечто большее
Женька все не шла, и это не на шутку тревожило. Антонина закрыла на ключ купе и пустым коридором пошла в девятый вагон, куда вслед за рыжим геологом смоталась Женька.
Девятый вагон был Зины Погожевой, начавшей катать в один год с ней. Зина сидела с книгой в уголке, поджав ноги.
— Женьку не видела? — спросила Антонина.
— Тут она, в седьмом купе. Геолога проводила, теперь с какими-то артистами карагодится.
Из седьмого слышались возбужденные голоса. Антонина постучала «трехгранкой» в дверь купе. Та с грохотом отъехала. В лицо пахнуло сигаретным дымом. Курили все. Женька сидела, по-светски закинув нога на ногу, блаженно прикрыв глаза. Мужчины были навеселе. Сосед справа оглаживал пухлые Женькины коленки.
— Ты не больно старайся, а то до дыр протрешь, — предостерегал приятеля сосед слева — тучный, с мешками под глазами.
— Спасибо. Твой совет учту, — ржал тот.
— Совесть-то есть? — нагнулась Антонина к Женьке.
— Вот и еще одна в нашу компанию.
Кто-то сзади охватил Антонину, пытаясь усадить рядом. Она резко отдернула руку, задев локтем незадачливого ухажера.
— Ого! — восхищенно воскликнул тот.
— Ребята, — словно бы очнулась Женька, — это же Антонина! Тонька, черт, как я тебя люблю, — Женька нетрезво тянулась к ней. — Тонька, иди сюда.
Она пыталась ухватить Антонину за рукав. Вагон качало, и Женька все никак не могла рассчитать своих движений.
— Ну вот, — забасил гладильщик, снимая большую ладонь с Женькиного колена, пытливо, маленькими калеными глазками вглядываясь в Антонину, — а ты, — он осуждающе посмотрел на Женьку, — говорила, некого привести. Ишь какая ягодка!
— Тонька, чертовка, дай поцелую, — не унималась Женька. — Ну выпей с нами. Ребята, слышите. — Женька властно стукнула стаканом по столу. — Налейте немедленно! Садись, Тонечка, подружка моя.
— Пойдем, — сказала как можно тверже Антонина.
— Э, нет, у нас так не принято, — резво вскочил тучный, с мешками под глазами. — Нет уж, голубушка, и не пытайся отнекиваться. Не выйдет! А ну, Илья, наполним бокалы!
Сосед Женьки справа торопливо схватил бутылку вина.
— Ты идешь? — повторила Антонина.
— Нет, мы ее не отпустим, — запротестовал гладильщик, потирая ладони. — Как же мы без нее будем? Зачем же лишать горницу света?
Женька с восхищением слушала пьяную болтовню, переводя свой взгляд с благодушного лица гладильщика на рассерженное лицо Антонины.
— Вставай, слышишь, — нетерпеливо приказала Антонина.
— Не пойду, — заартачилась Женька.
— Пойдешь, — твердо пообещала Антонина, — как милая пойдешь.
— Уж не насильно ли поведешь? — пьяно усмехнулась Женька.
— А хотя бы и так!
— Тоже мне начальник. Кто ты такая, чтобы мне приказывать.
— Последний раз повторяю!
— И чего ты ко мне пристала? Чего? Ну скажи на милость, — взмолилась Женька, но все же встала и нехотя побрела за Антониной.
В тамбуре их вагона маячил с папироской заспанный отставник в помятой пижаме.