Восход черного солнца

Фридман Селия С.

«Этому уже не помочь, — горько говорил он себе. — Уже ничему не помочь».

Он взглянул туда, где в центре ракханского селения шумело празднество. Ночь была темной, почти безлунной, но ликующие ракхи осветили ее факелами, и на центральной площади, точно маленькое солнце, бушевал огромный триумфальный костер. И она танцевала с ними — не так, как танцуют ракхи, но и не так, как могла бы танцевать женщина. Посвященная, она сама поставила себя меж двумя мирами, стала мостом между ними. Магистр Знаний. Вспомнив это ее имя, Дэмьен отвернулся. В нем вспыхнуло возмущение. И тут же — ненависть к себе, к своей несправедливости.

«Она никогда

не была на самом деле твоей. Ты никогда не знал ее на самом деле».

Это не помогало. Ни на йоту. Но холодная рассудочность никогда не помогает.

Ему стало не по себе. Он задыхался среди множества палаток. Среди множества ракхов. Кроме племени Хессет, здесь собрались еще многочисленные гости, которые пришли услышать рассказы, увидеть диковины, и зачарованно глядели на ненавистных, грозных людей. Он чувствовал, как вокруг него играют и переливаются волны энергии, на таких уровнях, которые он истолковать не мог — как будто племена, которые обыкновенно избегали друг друга, пытались создать новый, более высокий, всеобъемлющий порядок. «Человеческое общество, — думал он. — А мы посеяли семена». Со временем здесь появятся страны, союзы и все болезни цивилизации, что с ними связаны… Он не знал, что испытывает — радость или вину, но подозревал, что последнее вернее. Если будет на то Божья воля, Завеса останется неповрежденной, и ракхи сами построят свою судьбу, свой мир, не сталкиваясь с миром людей. Да будет воля Божья.

Он медленно побрел прочь от селения. Снаружи было холодно, но тяжелая одежда, которую соткали для него ракхи, отлично защищала от зимнего ветра. Он глубоко засунул руки в карманы и пошел на восток, прочь от искрящихся праздничных огней. Стихли за спиной монотонные напевы ракхене и оживленный женский смех, который иногда доносился из общего шума. Ее смех. Он плотно запахнулся в куртку и зашагал быстрее. Утоптанную землю вокруг селения ракхене сменила расквашенная слякоть, которую уже начал засыпать свежий снег: нетронутый, незапятнанный, сверкающий белизной покров окутывал равнины мягчайшим пухом, и на землю опускалась тишина.

Он уходил прочь от селения, прочь от шума. Прочь от всяких признаков жизни, всех проявлений радости. Он переждет ночное празднество и вновь будет готов отправиться в путь. Нет ему покоя. На западе неясно вырисовывались Ниспосланные горы, бесплодные, зловещие. Он знал, что сейчас там обледенели все тропы, и мороз продержится еще несколько месяцев, а над склонами нависли готовые рухнуть лавины, и знал о прочих приметах зимы… Никогда бы он не отважился в такое время пройти там с кем-то… Но, может быть, пройдет в одиночку. Теперь, когда Сензи обрел покой, а Сиани обрела… что-то еще.

Краем глаза он уловил движение за спиной. Обернулся посмотреть, кто это последовал за ним из селения, что за дело может заставить ракхене нарушить его одиночество.

И застыл.

Фигуру, стоявшую перед ним, со спины освещала луна, оставляя в тени лицо. Плотная ткань, свисавшая с плеч, окутывала фигуру, точно мантия, вдвойне скрывая ее. Лицо было черным овалом, тело — бесформенной тенью. И все же спутать было нельзя. Ни по виду, ни по сути.

— Я вижу, что с леди все в порядке, — прошептал Охотник.

Волна облегчения всколыхнулась в Дэмьене — и тут же накатило смятение чувств, такое же, какое он испытал, когда впервые услышал имя Охотника. Все это, смешавшись, так ударило по нервам, что на некоторое время он утратил дар речи. К счастью, при нем не было оружия, — не пришлось выбирать,

не пришлось решать, подходящий ли это момент, чтобы напомнить Охотнику об их вражде.

Наконец он обрел голос:

— Ты жив. Солнце…

— Это вопрос степени, преподобный Райс, я же говорил. К счастью, Темным не хватило мудрости. Они не видели выхода, потому и умерли. — Его голос был чуть слышнее дыхания, чуть громче дуновения ночного ветерка. Он вроде бы стал грубее, чем обычно, но его так трудно было услышать, что Дэмьен толком не понял. — Я подумал, что тебе было бы интересно узнать, что я жив. Я подумал, что ты имеешь на это право.

— Спасибо тебе. Я… рад.

— Что я выжил? — сухо спросил тот.

— Что ты не умер… так. — Дэмьен знал, что голос его звучит искренне. — Я хотел бы, чтобы это было… чище.

— И ты бы пришел ко мне, когда мы покинули бы земли ракхов. Жаль, что так не случилось, священник. Есть в тебе одно качество, которое я просто ненавижу. Безрассудство, что ли?..

— Ты с этим справишься.

— Если ты попытаешься убить меня? С удовольствием.

— Ну, тогда жаль, что я лишаю тебя удовольствия. Однако, боюсь, тебе придется отложить это развлечение. — Дэмьен внимательно смотрел на темную фигуру, пока говорил, и никак не мог понять, что кажется ему таким странным, таким… неправильным. — Я ухожу на восток.

Голос прозвучал как дуновение ветра:

— На востоке океан. Новая Атлантида. Земли смерти.

— Боюсь, что еще хуже. — Дэмьен кивком указал туда, где за дальностью не видны были огни селения. — Потерянные вернулись, как ты знаешь. То есть мужчины. Похоже, их привлекает риск. Они очищают лабиринт Держательницы, бросая вызов падающим скалам и рушащимся туннелям. Они охотятся за ее слугами. За пищей, как они мне сказали. Последние Темные будут служить им подкормкой во время зимы.

— Это невозможно, — пробормотала закутанная фигура. — Плоть демонов не может…

— Это не демонская плоть, — тихо сообщил священник. — Потому что Темные — не искусственные создания. — Он посмотрел на восток, на горы, в сторону рухнувшей цитадели. — Хессет нашла одно тело. Мы обследовали его. Мы хотели определить, что это за тварь, может быть, узнать, как он приводился в движение… Но это не было создание Фэа. Хессет первая заподозрила истину, и Сиани подтвердила.

Он глубоко вздохнул, вспоминая. Вновь переживая момент.

— Это ракхи, — поведал он Тарранту. — Темные — это ракхи.

Какое-то время Охотник молчал; Дэмьен почти слышал, как лихорадочно работает его мозг, сопоставляя факт за фактом, выстраивая их в единую картину.

— Невозможно, — буркнул посвященный наконец. — Это значит…

— Кто-то — или что-то сделало их такими. Как ты преобразил свой Лес, Охотник. Только на этот раз масштаб другой. На этот раз изменению подверглись разумные существа. — И опять в нем все сжалось, и опять он почувствовал тревогу, которую ощутил, впервые осознав истину. Руки в карманах сжались в кулаки. — Природа не могла этого сделать. Природа этого не делала. Взять племя разумных, вполне приспособленных к жизни существ, и вот так привязать их к ночи? Подавить их естественное живое начало, так что отныне они могли жить, только терзая других? Темные погибли, когда ты открыл их свету, Охотник, а ты нет. Ты, который тысячу лет скрывался от солнца, ты, само существование которого зависит от полной тьмы, — ты выжил. Как могла Эрна вселить в свои создания такую слабость? Зачем это могло понадобиться?