Восход луны
Шрифт:
Шаукат и Фуад решили скрыть газету от товарищей по несчастью, пока она не будет окончательно готова. К тому же мало ли какие люди сидят в их камере… Бывают и «подсадные утки» — провокаторы. Об этом Шаукат предупредил своего «репортера», который, подсаживаясь к заключенным, заводил с ними душевные разговоры. Многие были готовы излить свою боль, радовались, что нашелся человек, пожелавший выслушать то, чем не поинтересовался суд. В суде, видимо, было не до разговоров: «Схватили тебя во время беспорядков?» — «Да, но я ходил по поручению хозяина». — «Это нас не интересует». Вот и все правосудие… Но это был «взрывной» материал, писать о нем опасно. Фуад
Вскоре по камере пошла молва: стенная газета!
Фуад, не выпуская листка из рук, объяснял: «Во время прогулки подсунули». Он неизменно заботился о плате за чтение или «погляд», даже требовал денег вперед, иначе не давал читать. Популярность газеты быстро возрастала. Пока одни, отойдя в угол, читали «Косой луч», другие томились в очереди, установленной Фуадом. Впервые в камере послышался смех. Люди минутами забывали, что они в тюрьме, громко повторяли понравившуюся им фразу, просили еще раз показать карикатуру, веселились, обнаруживая бесспорное сходство рисунков с оригиналами. Находились, конечно, и ханжи, видевшие в затее Шауката грех и предсказывавшие за него божье наказание. На них, однако, никто не обращал внимания. Газета имела такой успех, что практичный Фуад решил увеличить плату за чтение. Тоскливая монотонность тюремной жизни нарушилась. То тут, то там вспыхивали жаркие споры.
Гвоздем номера была конечно же статья о шарте, которую автор рассматривал как источник зла, подстерегающего каждого парня или девушку. В подтверждение приводились данные, не опубликованные ни в каких документах. Шаукат сохранил их в памяти еще с тех времен, когда писал свою «Декларацию». Он называл цифры, обозначавшие общее количество девушек и парней в какой-нибудь деревне, а против них проставлял другие: это было количество живущих там же старых дев и бобылей. На вопрос, почему все эти люди остались одинокими, следовал однозначный ответ: из-за шарты. Автор статьи повторил фразу, из-за которой угодил за решетку, и написал, что отмена шарты — это требование времени и законодательные органы должны подумать над ним. Под рубрикой «За что мы сидим» приводились факты из жизни осужденных. Неправильных приговоров было с лихвой, хватит на много номеров.
По просьбе Фуада Шаукат нарисовал карикатуру: на фоне строящегося завода стоит высокомерный англичанин. Рядом с ним большая плетеная корзина с человеческими языками, на которых написано: «английский». В очередь к англичанину выстроились молодые арабы. Англичанин у каждого вырывает его собственный язык и вставляет язык из корзины. Обладатели нового языка бегут на завод, а те, что, видимо, не пожелали подвергнуться экзекуции, до изнеможения вкалывают на заводском дворе. Карикатура вызвала живейший интерес, заключенные готовы были платить отдельную плату, за то, чтобы посмотреть ее еще раз.
Под шапкой «В земном аду» автор стенгазеты поместил зарисовки из тюремной жизни. В облике могучего ивлиса, служителя ада, перед читателями предстал начальник тюрьмы; к ногам его штабелями сложили узников, точно поленья, и он, словно заправский кочегар, бросал их в топку, а надзиратели глядели в глазок, похожий на тот, что сделан на дверях камер, как несчастные пляшут в аду.
Слух о бомбе, взорвавшейся в недрах «земного ада», вскоре дошел до тюремного начальства. Последовал обыск, и газета попала в руки властей. В тот же день Шауката вызвали на допрос. Дело оказалось весьма серьезным. Фуад напрасно прикидывал, что после выпуска еще нескольких номеров они смогут покинуть каменный
Шауката вызвал сам начальник тюрьмы, лютый жандарм, нещадно терзавший заключенных, заковывавший их в кандалы за малейшее непослушание.
Впрочем, случай свел Шауката и с чином куда выше — с самим шариатским судьей Исмаилом. Исмаил и начальник тюрьмы встретили Шауката суровым молчанием. На столе перед ними лежал «Косой луч».
— Я с добрыми намерениями прибыл сюда, — начал Исмаил, ворочая длинной шеей. Он некоторое время смотрел на Шауката глазами кобры, заприметившей добычу, потом медленно перевел взгляд на злополучную газету. — Хотел освободйть тебя, аллах мне свидетель, после аллаха вот он. — Судья кивнул на начальника тюрьмы.
— Истинно так. — Начальник тюрьмы, грузный, бровастый мужчина с бритой головой, приподнялся со стула, как бы подтверждая слова судьи; когда он опустился снова, стул под ним жалобно скрипнул.
Шаукат улыбнулся, издали глянув на газетную карикатуру, изображавшую ивлиса в аду. Черты начальника тюрьмы в основном все-таки схвачены правильно. Пожалуй, надо было еще больше сузить лоб. Он у него такой маленький, что голова кажется приплюснутой. Толстые губы следовало нарисовать еще резче. В соответствии с оригиналом руки «ивлиса» на карикатуре волосатые, крупные. Говорят, начальник своим кулачищем чуть не убил заключенного с одного удара; с тех пор каждый, кого приводили к нему в кабинет, переступал его порог с трепетом.
— И вот приходится мне, наоборот, увеличить твое наказание, — продолжал судья и ткнул палкой в газету, как во что-то мерзкое, — вот из-за этого. Подумаешь, новый Джагфар нашелся! Мало тебе одного урока? Все шарта да шарта. Свадебный адвокат. Сознайся, это ты написал?
— Он. Достоверно известно, что он, — подтвердил начальник тюрьмы, опередив Шауката, чтобы тот не отпирался. — Ночами не спал: писал, рисовал. Мало того, что возводит на всех клевету, ему еще деньги подавай. Заключенных грабит, последние гроши отбирает. За его писанину не деньгами надо платить, у меня есть другая звонкая монета — кандалы. Звенят лучше серебра. Расплачусь с ним этой монетой — враз отобью охоту бумагу марать.
Судья будто и не слышал слов начальника тюрьмы. Он повторил свой вопрос:
— Я спрашиваю: ты намалевал?
— Я.
— И это за тебя хлопочет издатель газеты!.. Говорит, не может без тебя. Репортер и поэт, в четыре руки, мол, работает…
— Он ему наработает, — проворчал «ивлис».
— Как тебя аллах надоумил такую пакостную листовку состряпать? В угоду кому ты это сделал? — Исмаил повысил голос, грозно засопел и выпрямился на стуле, словно в своем судейском кресле. — Молчишь, будто в рот воды набрал. Отвечай!
— Я учитель по образованию.
— Знаем…
— Журналист по профессии.
— Тоже известно. Кому служишь, скажи?
— Людям…
— Каким? Я человек, вот господин начальник тюрьмы — человек, губернатор, дай бог ему долголетия, — человек, шейх Абдулла Керим — святой, уважаемый человек. Нам ты не служишь, это видно по в; сему. Так кому же?
— Всем, за исключением тех, кого ты назвал.
— Мы, значит, не люди? — вскинулся начальник тюрьмы. — Аллаху мы угодны, а тебе нет? — Он плотно сжал губы, выпятил вперед подбородок, его красноватые бычьи глазки сузились до предела.