Восход луны
Шрифт:
Посол подождал ответа, но Исмаил сидел молча. По совести говоря, он думал лишь о том, как бы побыстрей убраться домой. Однако собеседник не был склонен скоро заканчивать разговор.
— Единомыслие, а не общая вера — вот главный критерий в определении друзей и врагов.
— Не будешь разбираться — угодишь в ад, — Исмаил с грустью посмотрел сначала на посла, потом на Ташана.
— Вы верите в существование ада? — насмешливо спросил посол. Но, заметив, что лицо судьи исказилось от гнева, поспешно добавил: — О, простите, я не должен был спрашивать об этом. Я
— Истинный мусульманин должен умереть шахидом — мучеником, испытавшим земные страдания. Тогда он войдёт в рай, а…
Посол не дал Исмаилу договорить. Его серые глаза наполнились теперь холодным презрением.
— Где вы найдете сегодня истинного мусульманина, желающего умереть мучеником во имя веры?
— Сейчас я, может, и не найду, но такие были, — важно произнес Исмаил. — Их души летают вокруг нас.
Посол поднес горящую спичку к потухшей сигаре, смахнул с лацкана пиджака пепел, глубоко затянулся и, выпуская дым из ноздрей, спросил:
— Вам не приходилось слышать о том, как арабы пытались создать свое ядерное оружие?
— Нет, не слышал.
— Жаль. А знаете, кто предложил им помочь осуществить этот замысел? Нацисты. Да, да… Германские нацисты еще живы, и не только живы, они продолжают действовать. Они объединились в организацию, имеют свои дивиденды, располагают своими специалистами в различных областях: науки и техники. На их средства и был построен в пустыне вблизи святых мест секретный завод для производства ракет, они создавались по старым чертежам известных немецких ФАУ-2…
Исмаил рассеянно слушал.
— Пришло время, и мир узнал о двух арабских ракетах…
— Я слышал о них, — проговорил Исмаил. — Это бутафория.
— Бутафория?! В одной боеголовке — бациллы бубонной чумы, в другой — радиоактивный стронций-90. Какая же это бутафория? Те, кто их производил, не хотели умирать шахидами. Профессор Вольфганг Пилц или доктор Хейнц Клайнфахтер действовали по принципу — после них хоть потоп. А вы — «бутафория»!.. Истинный мусульманин, шахид…
— Все это направлено против плоти. А душа бессмертна.
— Возможно. Но сколько б ни летала птица, она должна где-то сесть — на землю или на дерево. Не станет плоти — куда деваться душе?
— Была бы душа — плоть найдется. На то воля аллаха.
Исмаил всегда апеллировал к богу, когда ему не хватало аргументов для спора. Он наконец понял, для чего его пригласили сюда. Если бы он согласился скрепить какой-то контракт своей подписью, душа его пребывала бы в постоянном смятении. К тому же атомная бомба легко превратит мечеть в груду камней. Значит, надо твердо помнить: лучше свой серп, чем рукоятка чужой сабли. Исмаил вытащил огромные часы. Вообще-то в гостях неприлично смотреть на часы, но мусульманину это дозволено, ибо он не должен пропустить время очередного салята.
— Вы спешите, господин судья?
— Близится
Посол сожалел, что не сумел склонить судью на свою сторону, но не терял надежды. Было уже поздно, гости расходились. Кемаль Ташан догнал Исмаила на мраморных ступеньках губернаторской лестницы и сказал вполголоса, так, чтобы никто не слышал:
— Сахиб Исмаил, я очень сожалею, что сегодня у нас совсем не было времени поговорить с глазу на глаз.
Исмаил ответил негромко:
— Аллаху будет угодно — еще не раз встретимся для приятной беседы. — Это означало: не бойся, не проговорюсь.
Ташан проводил его взглядом. Исмаил сел за руль, радуясь, что мучительный разговор с послом окончился ничем, но дьявольский голос нашептывал, что неплохо бы построить мечеть с голубыми куполами…
Исмаил отвел глаза от фотографии.
— Фотодокументы в наши дни перестали быть уликой. — Он произнес эти слова совершенно бесстрастно.
— Это как сказать. Читатели верят снимкам. Я опубликую обличающие вас фотографии, а вы ходите тогда по мечетям, объясняйте прихожанам, что к чему. Вот, скажем, ваша история с паломничеством…
— Паломничество должен совершить каждый мусульманин, если сделать это позволяют средства, здоровье. Нездоров — можешь вместо себя послать другого. — Исмаил говорил заученно, не вдумываясь в смысл слов, будто вечно полусонный заседатель шариатского суда.
— И под конвоем?
Исмаила передернуло. Джагфар со скрытым злорадством наблюдал, как его собеседник бледнеет, нервно теребит бородку, как на его тонкой шее вздуваются жилы. Судья полез за табакеркой, где хранился спасительный кат, — она оказалась пуста.
— Под каким конвоем?
— Вы-то совершили паломничество под конвоем!
Джагфар не спеша извлек из бокового кармана свой главный козырь — газетную полосу, развернул ее и осторожно положил перед Исма-илом, отодвинув в сторону кофейные чашки. Потом выпрямился, чтобы лучше видеть, как меняется выражение лица почтенного хаджи. Заголовок «Паломничество по принуждению?» был набран крупно, броско. Он-то прежде всего властно приковал к себе взор Исмаила. Судья похолодел.
— Это что? — тяжело дыша, вымолвил он наконец.
— Статья, которая пойдет в одном из очередных номеров, если…
«Опять ультиматум», — подумал Исмаил, вспомнив Фуада, многозначительно игравшего капроновой веревкой.
— Чего вы хотите от меня? — спросил он жалобно.
Теперь Исмаил ясно представлял себе грозящую ему опасность. Это конец. Голубая абая — священное одеяние, которое он не снимал последние дни, с ней придется проститься. Ее сочтут оскверненной. Не только в суде, но и на улице нельзя будет показаться. Сожгут дом… Да, его судьба в руках Джагфара. Исмаилу не хотелось сразу сдаваться, но сопротивляться не было сил. Судья откинулся в кресле, отдышался.