Восход луны
Шрифт:
— Я постараюсь помочь. Аллах принимает молитвы раскаявшихся. Но не потому я соглашаюсь, что испугался шантажа…
— Шантажа?! — Джагфар поднялся со стула. — Нет, это не шантаж. И я еще не все выложил.
«Знает». Все-таки Исмаил сделал попытку уцепиться за соломинку.
— Нас попутал ивлис, когда мы осудили невиновную девушку…
— Не ивлис попутал — полиция. Впрочем, это все равно.
— Сахиб Джагфар, я, кажется, не перебивал вас…
— Прошу прощения. — Джагфар спрятал газетную полосу, взял со стола фотографии, перетасовал их, как
— Аль-Мамуна с его женами называть конвоем — грех. Аллаху было угодно послать мне в спутники этого благочестивого старика. Мы с ним и его женами были неразлучны всю дорогу. Они любезно предоставили мне место в автобусе. Разве это конвой?
— Но не о них ведь речь! Аль-Мамуна вы встретили уже в Мекке, в гостинице. А со свадьбы в Мекку кто вас сопровождал?
Судье показалось, что он летит в пропасть. Надо было покоряться, плыть по течению, чтобы не утонуть. Ясно: он угодил в ловко расставленные сети. Осталось. проявить гибкость и хоть как-нибудь сохранить достоинство хаджи.
— Я готов принести свои извинения Фариде аль-Баяти и оказать ей посильную помощь. — Судья снова вытащил из кармана четки. О, как ему хотелось, чтобы Джагфар удовлетворился сказанным, но издатель ждал другого. — Вы знаете, шариатский суд не может вмешиваться в дела полиции. Правда, Садык мой брат. Ради вас, всеми уважаемого человека, я попрошу его освободить Шауката… Но не надо этой мерзости. Устами бога прошу. — Исмаил устремил взгляд туда, куда Джагфар спрятал газетную полосу. Это была полная капитуляция.
Джагфар торжествовал. Его излюбленный прием в борьбе с противником оказался безошибочным и на сей раз. Но он ничем не выдал своей радости и лишь спросил:
— Срок?
Вошел Мади, готовый растерзать издателя, — ведь это из-за него хаджи опаздывает в суд. Уже прислали человека выяснить, не случилось ли чего с Исмаилом. Мади наклонился к хозяину:
— Хаджи Исмаил, человек из суда. Там ждут…
Исмаил раздраженно отмахнулся:
— Передай, что сегодня слушание дела не состоится. Я болен. Болен, слышишь? Что за народ! Завернут тебя мертвого в саван и то не поверят, скажут: «От холода…»
Мади растерянно заморгал глазами и удалился. Таким раздраженным и злобным он не видел своего хаджи ни разу.
Исмаил перебрал несколько жемчужных зерен в четках, чтобы успокоиться, потом сказал:
— Срока не назову. У Садыка свои законы, свое начальство. Я вообще не уверен, что он выполнит мою просьбу.
— Выполнит. — Джагфар выразительно похлопал себя по карману, где хранилась статья. — Или сегодня же Шаукат вернется к своей жене, или в следующем номере «Аль-Камарун»…
Хаджи Исмаил на миг встал в позу.
— Вы не думаете, что это будет закатом вашей «Аль-Камарун» — вашей «Луны»?
— Нет. Это, наоборот, будет ее восходом. Моя «Луна» и впредь с высоты собственного «минарета» намерена высвечивать темные делишки, где бы они ни совершались. Газета разговаривает уже не с несколькими сотнями
— Шантаж — вот твой минарет.
— Почтеннейший хаджи, не надейтесь меня уязвить. Подумайте лучше о том, что время не ждет.
Исмаил вспомнил, как спас в свое время Садыка от военного трибунала. Надо полагать, Садык этого тоже не забыл…
Судья спрятал четки, вытащил свои знаменитые золотые часы и, не глядя на циферблат, проговорил жалобным голосом — так говорила бедная Фарида на суде:
— Так я, значит, поеду к брату.
— Не смею вас задерживать. — Джагфар учтиво остановился в дверях, пропуская вперед достопочтенного хаджи.
В разрывах клубящихся черных облаков возник ущербный диск луны, взошедший над арабским Востоком. Ее тревожный, мерцающий свет выхватил из мглы судьбу несчастной Рири, вновь прозревшей и увидевшей прекрасный мир влюбленными глазами; в волнах людских страданий Фуад, Шаукат и Фарида разглядели светлую лунную дорожку, ведущую к призрачным очертаниям дальних берегов.
В плотной тьме южной ночи свет луны указывает дорогу усталому каравану, и тогда в просветах зловещих туч вспыхивает для путников звезда надежды. Не раз я видел этот караван и путников, полных решимости дойти до заветной цели. Пожимая им руки на прощание, я напоминал:
— Лишь дорога сокращает путь.
АЛИМ КЕШОКОВ — ПОЭТ И ПРОЗАИК
Алим Кешоков — признанный мастер поэзии и прозы, народный поэт Кабардино-Балкарии. Я многие годы знаю Алима Пшемаховича Кешокова и потому хочу рассказать о нем поподробнее, ибо читатель обычно любит знать все об авторе, который пришелся ему по душе.
Первые стихи Алима Кешокова помечены тридцатыми годами. Но уже тогда появились такие прекрасные, живущие и по сей день его стихотворения, как «Всадник», «Дикая яблоня», «Кончина Ислама», «Привычка», «Летний дождь», «Мое село», «Кавказ» и другие.
Как причастный к цеху детской литературы, не могу обойти Кешокова — «детского». Его «заслуги в детской литературе скромны и эпизодичны». Так считает сам Алим. Но согласиться с ним трудно. На кабардинском языке уже очень давно вышла его книга стихов для ребят «Лисья песня». Позже — стихотворная повесть-сказка «Эльбаздуко». А на русском — книги стихов «Маринкино яблоко», «Заоблачные люди», повесть «Живое седло».
Стих Алима Кешокова очень емок: не внешний сюжет руководит им, а мысль автора. И мысль эта всегда интересна, значительна. Поэтому лучшие стихи его выходят за пределы поэзии одного народа.
Поэзия Алима Кешокова учит молодых людей не только познавать радость сегодняшнего, но и понимать трудное прошлое. Поэт как бы предупреждает читателя, что в «жизни всякое бывает» и к этому надо быть всегда готовым…
Люблю одно из старых — середины пятидесятых годов — стихотворение Алима Кешокова «Мама»: