Восход памяти
Шрифт:
– Эй, ты чего? – В голосе парня читался испуг: зрачки расширены, глаза смотрели, не мигая.
И тут Аким слышит другой голос, громкий, заполняющий собой все пространство, и он показался ему родным.
– Сколько энергии, силы в твоем слове… – монотонно протянул голос, и Аким уловил, как ладонь с длинными пальцами опустилась на плечо парнишки, а тот замер – ни жив ни мертв. Но глаза смотрят во тьму, и тьма портит душу… Грязная душа, молодая и грязная…
Ладонь соскользнула с плеча парня, и он, моргнув, вышел из оцепенения, развернулся и направился к той двери, откуда появился минутами ранее. Остановился на полпути, обернулся, словно опомнившись.
– Придурок! – Ругательство разлетелось по стенам коридора.
– Запомни! –
Звук захлопнувшейся двери – и снова безлюдный коридор с голыми стенами, дальше – лестница, ведущая наверх, череда пролетов, за ними – железная дверь. Это вход в техническое помещение, здесь темно, хоть глаз выколи. За ним железная лестница – все выше и выше, под самый потолок. Наверху другая дверь – приоткрывается, пропуская полоску света, точно с самого неба: дверь оказывается люком. И вот уже открывается вид на городские многоэтажки, деревья, стремительно роняющие разноцветную листву, зажатые в тесных дворах автомобили, мокнущие под моросящим дождем. Между проводами с карканьем проносится стая ворон. Провода… провода тянутся к зданию школы, и все, что видится, видится с ее крыши.
Чьи-то ноги подошли к краю крыши, и взгляд чужих глаз, позволявших мальчику смотреть, переместился вниз: из-под козырька школьного крыльца поочередно выныривали люди – ученики и учителя, охранник в форменной одежде, – все с поднятыми вверх головами, что-то кричали и суетились, как муравьи. Группа школьников, обмениваясь короткими репликами, наблюдала за происходящем на крыше, нацелив на Акима камеры мобильных телефонов. Позади железом скрипнул люк, ведущий на кровлю, и декорации сменились вновь.
– Парень, не дури! – сквозь шум ветра послышался голос мужчины, ступившего на крышу; мужчина был в полицейской форме. – Медленно и спокойно иди сюда!
Полицейский, разговаривая, осторожно подбирался ближе. Но вместо того, чтобы откликнуться на его призыв, странный мальчик развернулся и ступил на карниз. В поле зрения Акима снова оказались сгрудившиеся внизу школьники, неустанно фиксирующие зрелище через крохотные окошки камер мобильных устройств. Аким не чувствовал ни тени беспокойства – он был зрителем, да и только.
Полицейский в замешательстве остановился, услышав неожиданно твердый голос:
– Еще шаг – и я спрыгну!
– Не стоит этого делать, – сбивчиво затараторил полицейский, – какими бы ни были твои проблемы, их можно решить. Доверься мне! Тебе ничто не угрожает.
Аким увидел, как одна ступня скользнула по свесу крыши. И в тот же миг мелодия, знакомая, приближающая нечто забытое, издалека доносила слова: «Я хочу найти сама себя, я хочу разобраться, в чем дело…» [1] , и далее что-то про душу, которая непременно должна запеть. Мелодия тронула Акима напоминанием о чем-то грустном, забытом, принадлежащем лишь ему и потому ценном. Но внезапно музыка прервалась, ее сменил женский голос. Взволнованный и призывный, он пробивался сквозь волновые помехи:
1
Децл. «Письмо».
– Аким, слушай внимательно: умоляю, вернись! Вернись к себе! Вспомни! Иначе тебе никогда не увидеть белый парусник!
Слова повторялись снова и снова, пока грубый нервный импульс не прервал их. Импульс исходил от того, кто позволял Акиму смотреть, этот кто-то волновался, Аким явственно ощущал исходящее от него беспокойство, его уверенность пошатнулась, он со злостью швырнул с крыши вниз какой-то предмет. И Аким увидел, как летит с высоты мобильный телефон.
Но Аким думал о сообщении, которое успело коснуться его разума. Белый парусник… светлый и далекий… «Если я не вернусь, то никогда не увижу его, – подумалось Акиму. – Но куда и
Первое, что ощутил Аким, – холод. От влажного воздуха кружилась голова. Его повело в сторону, и он опустился на колени, почувствовав ладонями железобетонное покрытие крыши. Еле различался фон чужих голосов, чужие руки подняли его и поволокли внутрь здания. Но все это было ему безразлично, когда в голове звучала музыка: «…найти сама себя…» – и женский голос, перебиваемый волновыми помехами: «Тебе никогда не увидеть белый парусник». Он вдруг вспомнил, что уже слышал этот голос. Вспомнил турникеты у входа в бизнес-центр, инвалидную коляску, белый картон и на нем имя… Марианна…
Марианна… Ее он увидел утром, очнувшись после затянувшегося медикаментозного сна в одной из палат московской клиники неврозов. Ее серые глаза излучали спокойствие. Теплая ладонь легла на руку Акима.
– Откуда… – начал было он.
– Зеркальце… – поспешила перебить Марианна, показав взглядом на прикроватную тумбочку, где лежал подаренный ею сувенир в черном чехле, – это связь, я узнала обо всем через него и позвонила, чтобы вытащить тебя на свет.
Мальчик вздохнул:
– Она… Марийка. Рыжая, из сна… Она обещала провести к паруснику…
– К белому паруснику, что качают перламутровые волны ласкового моря… Знаю… Она лишь забыла упомянуть, что поплывет на этом паруснике сама.
– Где же тогда мой парусник? На котором поплыву я?
– Кто знает… Вероятно, он пока не вышел из гавани. Ты обязательно доберешься до него, но не сейчас, – ласково, по-матерински произнесла Марианна.
Веки Акима сомкнулись, его вновь сморил сон.
Глава 4. Сон Марианны
Широкая деревенская дорога… Заснеженный асфальт, по бокам неказистые деревянные домишки утопают в сугробах, впереди – туманный горизонт оловянных небес. Прежде она уже шла той дорогой, вот только никак не припомнит когда. Голова ее покрыта серым пуховым платком, из-под которого выбиваются черные кудри. Грузное тело едва способно выдержать путь, но она знает – идти надо, не такое терпели. Но куда и зачем она идет, она силится вспомнить, но усилия эти напрасны… Марианна открывает глаза. Странный сон… Ни широкой заснеженной дороги, ни того, кто шел по ней, она не помнит. Глубокая ночь скрывает очертания предметов, но это точно ее комната, ее одеяло, которым она накрывается по плечи, засыпая в плену уже совсем другого сна – мучительного, приходящего из ночи в ночь назойливым напоминанием о пережитых ранах.
В ранних декабрьских сумерках Марианна бредет по лесу. Тропинка совсем пропала, и ноги в узеньких сапожках проваливаются в сугробы. Снег проникает внутрь, и ступни ощущают холодную влагу, колени под тонкими колготками давно замерзли. Короткая юбка и овечий полушубок – симпатично, но явно не по случаю. Знала бы она заранее, что телефонное приложение неверно определит адрес, что от железнодорожной станции до бабкиного дома идти и идти, что дорог здесь нет – сплошная глушь и снег, – может, оделась бы по-другому. Но делать нечего – поздно отступать. Дорогу назад все равно не найти. Раз безнадежно заблудилась, придется идти вперед.