Восход
Шрифт:
Недалеко от церкви протекает тихая безыменная речушка, заросшая тростником, осокой, а поверх покрытая большими лопухами водяных лилий и блестками рыжей плесени.
Мост, уходящий вниз, как в пропасть, за ним взмет крутого подъема на другую сторону, откуда мы сегодня спускались. Там, на той стороне, еще улица, и с такими же избами, и присевшими старыми мазанками. Улица уходит в туманную даль, где стоят крупные березы в два ряда вдоль дороги, ведущей в дом помещика Тарасова.
А вон едва освещенная полоской занимающейся зари мельница с крестообразными, зловещими крыльями.
Да, была любовь, первая, нежная, но она пришла не вовремя и неизвестно, к чему бы повела. Я рад, что все так кончилось. Теперь я перестану думать о Лене, свободен от этих бесплодных и ненужных мечтаний. Личное мое придет когда-нибудь, но загадывать вперед нечего. Пусть другие мои товарищи по работе, сверстники, влюбляются, женятся, пусть ищут квартиры, обедают дома, а не в столовой, пусть после женитьбы неохотно едут в командировки, — там же опасно, трудно и жена может не пустить. На примере таких товарищей я убедился, что семья для нас, молодых работников уезда, просто обуза. Если ты один, так уж один надейся на себя и своих товарищей, а они — на тебя.
Несладко и беспокойно живется тем работникам — старше нас годами, — которые приехали в город, а в деревнях оставили своих жен с детьми и то и дело ездят домой проведать их. А еще хуже тем, которые недавно поженились, завели уют; их жены — мещаночки, щебеча, примеряют им галстуки, заставляют носить их — это нам противно до тошноты — и настойчиво приказывают приходить с заседаний пораньше, к ужину.
А заседания в уисполкоме или упродкоме часто происходили с вечера и до позднего утра. Говорили, и курили, и ожесточенно спорили.
…Где-то тихо, словно засыпая, вздыхала гармонь и слышался тихий припев девушек.
Очень осторожно, на всякий случай прячась в подворотню, кратко и лениво лаяли собаки.
— Звезды-то, звезды какие лупоглазые! — проговорил Федя, когда мы с ним дошли до самого конца улицы; дальше уже лежали поля.
Мы остановились и смотрели вверх, будто никогда не видели звезд.
— А что, скажи, Петр, есть, говорят, такая звезда, вроде Марсы…
— Есть такая планета.
— Планета, — повторил Федя. — И, говорят, она по климату схожа с нашей Землей. Книжку я читал чьего-то ученого, не нашей фамилии.
— Фламмариона? — подсказал я.
— Его, его. Он небось немец?
— Француз, Федя. Астроном.
— Как он все знает? И разрисованы в ней на этой Марсе вроде канавы.
— Каналы, Федя.
— В подзорную трубу отражает?
— Телескопы такие есть. Увеличивают в тысячу раз.
— Давай посидим, — указал Федя на бревна у чьей-то мазанки. — Меня всегда, как только погляжу вверх, раздумье берет.
— О чем же раздумье, Федя?
Он вздохнул. Мы закурили. Сидеть под крышей мазанки было хорошо, тихо, уютно. Над рекой и над низиной лугов, уходящих во тьму, висел густой туман. Он
За туманами, за рекой и не так уж далеко отсюда расположилось огромное село с тремя церквами.
— Раздумье мое вот о чем, — начал Федя. — Если там, — он указал на яркую Венеру, приняв ее за Марс, — такой климат, почти как у нас, почему бы и людям на ней не быть? Как ты думаешь, Петр, есть там люди?
— Судя по климату, надо надеяться, что есть, — успокоил я Федю. — А тебе обязательно хочется, чтобы там люди были?
— Это же интересно. Это… — и он осекся.
— Ну что, что? — спросил я.
— Обязательно там люди есть! — утвердил Федя. — Только вопрос — какие они? Вроде нас? С руками, с ногами?
— И даже с головой, — добавил я. — Не хочешь ли ты, Федя, при случае на Марс перемахнуть?
— Неплохо бы прокатиться. Только ведь он далеко-далеко.
— И, кстати, высоко.
Какой он славный — Федя! На вид неказистый, будто весь врос в землю, а смотри, о чем мечтает! Мало ему Земли, подай Марс.
— Да, высоко, — вздохнул он.
— Куда выше, чем «семь верст до небес — и все лес».
— А как ты думаешь, к чему бы там канавы?
— Каналы, а не канавы, Федя. Запомни. Но к чему они, сам не знаю.
— Ты не знаешь? — удивился он и круто повернулся ко мне. — Нет, ты знаешь. Говорить только не хочешь. Не бойся, не поеду я на Марс.
От мостика, со стороны речушки, показалась какая-то фигура. Скоро мы рассмотрели, что это женщина, укутанная платком. Шла она осторожно, то и дело оглядываясь по сторонам. Видимо, она искала кого-то и искала с опаской.
— Э-э, да это сторожиха Василиса. При имении Тарасова от волсовета она приставлена, — прошептал Федя и тихо окликнул: — Василиса!
Женщина остановилась, видимо не зная, кто ее окликнул, и хрипло спросила:
— Это кто?
— Ну, совсем зазналась. Да я, Федя Хохлов.
— О-ох! — облегченно вздохнула Василиса и скорым шагом, теперь уже не оглядываясь, направилась к нам.
— Ведь я тебя, черта, давно ищу. У Катерины была. Сказала — ушли гулять. Где вы пропадали?
— На Марс ездили, — ответил Федя.
— Вон куда вас бес носил! — укорила Василиса.
— А ты садись, рассказывай, как твой барин живет. Совет постановил выдать тебя осенью за него замуж.
— О-ох, Федя, — не обратила она внимания на шутку, — что делается-то! Руки-ноги дрожат.
— Что с тобой, Василиса? — тревожно спросил Федя и положил ей руку на плечо. — Ты заболела?
— А это чей? — наконец-то заметила она меня.
— Свой. Из города прибыл.
Она посмотрела на меня и узнала.
— Тот, что говорил возле волости?
— Он. Поздоровайся с ним. Он бедных и старых не кусает.
Василиса протянула руку, пытливо уставившись на меня. Затем с упреком спросила: