Воскресенье. Книга вторая

Губайдуллин Дамир

– Автомат Дегтярева, – объяснила Нинка, – ты говорила, что Рузилю Гарифуллину убили из автомата Дегтярева. Но как прицельно могла выстрелить девушка, которая до войны, по сути, никогда не держала в руках боевого оружия?

– Откуда ты знаешь, может быть, держала? – Хмыкнула Женя, пожав плечами и поежившись от холода.

– Брось, она же пианистка, как я, – улыбнулась Нина, обнажив десны и ровные, белые зубы, сверкнувшие в темноте, – дай мне оружие, я скорее, сама застрелюсь, чем попаду в кого–то.

– Но там была война, и она могла научиться за четыре года–то.

– Нет, что–то не то, – закусив ноготь, покачала головой

Нина, – партизанка, с ППД на глазах у свидетелей убивает свою лучшую подругу.

– Которая ни в чем виновата быть не может, – закончила за нее Женя.

– Если только ее пытали…

– Знаешь, мне кажется, если бы пытали, она бы все равно никого не сдала. Судя по рассказам, Гарифуллина скорее бы умерла, чем предала кого–то, – уселась на крыльцо Женя.

– Ай–бай, – улыбнулась Нина, и присев рядом, положила подруге голову на плечо, – какие были люди, Жень.

– Угу, – обняла ее Круглова за плечи и поцеловала в голову, – прости меня, Нинуль. Дура я старая, совсем не думается.

– Нет, ты хорошая, – закрыв глаза, ответила Нина и вздохнула, – вон как переживаешь.

– Мне их жалко, Нин, – в сердцах прошептала Женя, – я и, правда не могу понять, за что им это?

–Вечный вопрос, – поджав губы, сказала Нина и поднялась на ноги, – идем, друг мой. Нас, вероятно, заждались.

– Да, идем, – подняла Женя, поправляя складки на голубом сарафане, – ты, главное, не бойся, я тебя прикрою, если что, – сказала она, и подруги крепко обнялись на крыльце уютного финского дома при лунном свете и дуновении ветра с безмятежных вод финского озера.

***

На Даугаву падали искры от зажженного на пляже костра. Ночь и только где–то далеко слышались залпы орудий. Враг подходил к Риге все ближе и высоко, за домами, раздавались выстрелы. Ожидание согревало и уничтожало одновременно. Казалось, что эти кошмарные минуты продлятся вечность. Пройдут годы, и Лена будет вспомнить эту темную ночь на берегу Даугавы в разрушенной снарядами Латвии. Последнюю, перед приходом врагов в город.

– Арбис, Арбис, звучит как кличка для собаки, – вертела в руках листок в свете костра Ангелина, та самая девушка–снайпер, спасшая Лене жизнь. Позже они с брюнеткой, которую звали Ритой, пошли к погибшей Соне Ройзман в дом, чтобы спасти ценные вещи от мародерства. В их числе обнаружили исписанную фамилиями тетрадь.

– Оставь, ты ешь лучше, исхудала вон вся, – бросила ей кусочек жаренной на костре рыбы Рита и распустила густые, темные волосы, упавшие ниже спины. – Еды почти не осталось. Я думаю, пайка больше не будет.

– Я думаю, нас скоро вообще здесь не будет, – растягивая ноги на песке, усмехнулась Ангелина, взглянув на Лену. Рита, нахмурившись, сняла китель, оставшись в белой майке и, аккуратно сложив одежду, улеглась на песок. Прикрыв глаза, она тяжело вздохнула.

«Город на правом берегу Западной Двины, оставленный Красной Армией. Первую атаку партизаны отбили, но танки продолжили обстреливать город. Смельчаки, среди которых была худенькая, темноволосая девушка, наполнили тысячи бутылок воспламеняющейся жидкостью и поползли к вражеской технике. Подойдя вплотную, бросали их в мотоциклистов. Враги боялись входить в пустой город, и ждали. Спустя время на мост через Двину ступили танки и взлетели на воздух: семь смельчаков сделали свое дело.

Партизаны, среди которых худенькая, темноволосая девушка, измотали врага, прячась за буграми и заставив расстрелять

патроны впустую. Сутки они, знающие лесные тропы, нападают на вражеские колонны. Семерых смельчаков искали. Враги бьют детей на глазах у матерей, чтобы узнать, где они. Женщины плачут, но молчат.

Через двое суток партизан, среди которых худенькая, темноволосая девушка, взяли. Их отвели к грузовой платформе, где лежали тяжело раненные красноармейцы, и стояли вражеские пулеметы. Офицер, подойдя к девушке в рваной, испачканной в крови рубахе, обвисших штанах, говорит по-русски: «Если она убежит, я вас всех перестреляю. Поняли?»

И ушел. Солдаты, повернувшись к ней, сказали: «Беги!». Та, переминаясь на босых ногах, отрицательно кивает головой. «Беги! Ты еще можешь сражаться».– «Нет». «Я тебе приказываю – беги! Как тебя зовут?» – «Рита». – «Беги. Мы победим. Потому что бьем без промаху – наши пули летят от сердца…»

Они прикрыли ее от пулемета. Сказав: «Прощайте, друзья…», Рита Бондарь бежала, и спустя сутки непрерывного бега, уставшая, голодная, без сил, дошла до своих частей…»

– …И поедем мы в тыл, – выкатив глаза, хлопнула в ладоши Ангелина.

– Война повсюду. Нет его, тыла, – ответила Рузиля, насупившись.

– Ооо, сама придумала? Или подсказали? – Издевательски спросила блондинка.

– Нет, не придумала, это Эренбург.

– Кто? Оренбург?

– Оренбург, сама ты Оренбург! – Возмущенно воскликнула Рузиля. – Совсем дура, эйе ме?

– Ме, – кивнула Ангелина и рассмеявшись, пихнула в бок лежащую Риту, – бульбаш, кто такой Эренбург?

– Лошадь татарская, отстань, Портнова, дай поспать, – недовольно откликнулась брюнетка, перевернувшись на бок, – дура.

– Не дура, а авантюристка, – хихикнула Ангелина, обняв колени, – ладно, татаро-монгол, не обижайся, я же любя. А в Оренбурге у меня тетка жила, когда–то. Я даже не помню ее путем.

– Я родилась там недалеко, – также обняв колени, ответила Рузиля, – рядом совсем, в деревне. Авылда, эх.

– Эх, хорошо в деревне, – мечтательно сказала Ангелина, – скучаешь, да?

– Эх, да, – грустно опустила голову Рузиля, шмыгнув носом.

– Ну, давай, не грусти, – пододвинула к ней котелок с жареной, речной рыбой Ангелина, – давай кушать, Рузиля апайка. У меня в школе девочка была, мы ее так называли. Она по-русски ни бум–бум, и все апай да апай, – захихикала девушка в кулак, – ну, мы ее потом ругаться научили, и она апай, бл, апай…

– Уф, собакалар! – Рассмеявшись, воскликнула Рузиля. – Не могли чему–нибудь нормальному научить, дуралар.

– Да чему я научу, татарскому что ли? – Покрутила пальцем у виска и развела руками Ангелина, обернувшись к Рите. – Спит.

– Кушай, йргем, – татарка пододвинула котелок к молчавшей все это время Лене, но та лишь проводила его безучастным взглядом. Она не могла произнести ни слова – тишина воцарилась в ее мире с той самой секунды на набережной Дугавы, когда Отто повернулся к ней, и Лена едва не взошла к виселице. Она не могла произнести ни слова, хотя пыталась, но лишь беззвучно шевелила губами. Страшно ныли покрытые толстыми мозолями руки прекрасной пианистки, девочки – Леночки. На ее глазах убили человека – она видела смерть маленькой Сони, видела страх в ее глазах, пустоту глаз мертвого человека. Она видела трясущуюся опору моста и отчаянно бившуюся в схватке с мраком девочку.