Воскресенье
Шрифт:
Мы набрались храбрости, то есть это я набрался храбрости, необходимой мне в такие моменты, и предложил найти общее решение, приемлемое для обеих сторон.
— Оливер, каких обеих сторон?
— Моей и вашей.
— А почему ты думаешь, что мы вдвоем — Веда и Божо — это одно, а ты другое?
Я не сказал того, что думал: Божо на словах слишком легко расправляется с государственными законами и готовится сделать то же самое с законами небесными, а Веда то его защищает, то ведет себя так, будто ей все по барабану.
14.
Собравшись с духом, мы на четвереньках
Все трое остановились, выстроившись в ряд.
Перед нами большая стеклянная дверь, а по обеим сторонам слева и справа — витрины. Дверь посередине. В комментариях не было необходимости. Мы понимали друг друга молча. Знали, что нужно лечь и, по возможности, не дышать, чтобы, если кто-нибудь придет, нас не увидел. Так мы и сделали. Мы были похожи на пресмыкающихся.
Я попытался посмотреть, что происходит на другой стороне улицы, но, распластанный, был слишком прижат к полу, чтобы что-то увидеть. Было ясно, что кому-то из нас рано или поздно все равно придется встать. И этим кто-то стал я.
Я встал.
— Ты куда?
— Хочу кое-что проверить!
Очень осторожно я сначала встал на колени, постоял несколько секунд так, потом в полусогнутом положении и, наконец, выпрямился. Я выждал несколько мгновений, готовый в любой момент снова распластаться на полу, если кто-нибудь появится и заглянет в витрину. Никто не появился, никто не прошел мимо. Я огляделся и заметил в углу изящный маленький стул с позолоченными ножками, взял его, отнес к двери, забрался на него и стал рассматривать верхнюю часть двери, пытаясь определить, есть там камера или нет. Не нашел, слез со стула и снова лег рядом с моими товарищами по несчастью. Сказал им, что мое техническое образование настолько слабое, что я не могу понять, как работает эта дверь, поэтому лучше сломать ее, потом — ноги в руки и — врассыпную, кто куда.
Эта моя идея сначала была встречена в штыки, но потом Веда и Божо о чем-то посоветовались между собой, и он спросил меня, что мы будем делать, если после того, как мы разобьем стекло, включится тревога. Мое объяснение было простым: когда группа быстрого реагирования приедет на место, мы уже будем далеко. Учитывая, что в магазине ничего не пропадет, охрана сделает вывод, что стекло разбил какой-нибудь хулиган или просто пьяница, и закроет дело.
А если все-таки что-то пойдет не так? Вдруг мы не сумеем разбить стекло, а только активируем сигнализацию. И что тогда? Что мы будем делать?
Мы втроем сошлись во мнении, что попытка разбить стекло — это самое глупое из того, что можно предпринять, поэтому от этой идеи отказались.
Потом мы потихоньку уползли назад в нашу секретную комнату, оставив дверь слегка приоткрытой, чтобы туда мог проникать воздух, но не мог выходить тускло горящий свет.
Веда и Божо сели рядом и начали о чем-то перешептываться. Я ничего не слышал, и это действовало мне на нервы, но не потому, что я не знал, о чем они говорили, а потому, что они вдвоем образовали группу, представляющую собой отдельное от меня сообщество. Я сел рядом с полуоткрытой дверью и, когда наступило глубочайшее молчание, сказал:
— Светает, наверно уже часов пять. В северной части Скопье слышно пение двенадцати муэдзинов! Не знаю, замечали ли вы, но
Божо и Веда на время затаили дыхание, чтобы убедиться в правоте моих слов.
Оба подтвердили то, что слышал я.
— Ты прав, слышно пение муэдзинов, но почему ты думаешь, что их двенадцать? Я точно не знаю, но думаю, что в той части города мечетей намного больше, — сказал Божо.
— Неважно, сколько их на самом деле, — заметил я, — важно, что однажды, когда у меня была бессонница, и мне нечего было делать, я насчитал двенадцать голосов муэдзинов, поэтому я их так называю. Главное, что они поют, а значит уже утро и скоро сюда придут люди и нас повяжут.
Веда, как ни в чем не бывало, продолжала рыться в своей сумочке, потом снова закурила сигарету, а Божо придвинулся к ней поближе. И он как будто не слышал моих слов или как будто его не волновали мои опасения. Неужели паника обуяла только меня?
Поскольку я уже смирился с судьбой, я предложил следующее:
— У нас осталось всего несколько часов до того, как люди пойдут на работу, пока сюда не придет кто-то, пока нас не найдут, не вызовут полицию и не посадят в тюрьму! Я думаю, у нас больше нет шансов. Поэтому нам лучше договориться и вместе предстать перед судебными органами с единой версией того, как мы сюда попали и по каким причинам мы застряли в этом магазине. Веда, Божо, скажите же что-нибудь!
Веда выпустила дым мне в лицо, я закашлялся, но понял, что ей совершенно плевать на то, что я говорю, более того, она как будто ждала такого развития событий. Божо привалился спиной к стене и ослабил галстук. Потом поправил очки на носу, и я на мгновение уловил, если, конечно, мне не померещилось в полумраке комнаты, одну из его хитрых ухмылок, не предвещавшую ничего хорошего.
15.
— Сегодня воскресенье! — сказала Веда.
Ухмылка не исчезла с лица Божо, а я, будто не расслышав, попросил Веду повторить.
— Веда, повтори, что ты сказала?
— Сегодня выходной. Вос-кре-сень-е!
— Сегодня воскресенье? Если хорошенько подумать, то именно в субботу около полуночи я ушел от Марты! Ага, сегодня и правда воскресенье! Это значит, что наши шансы на спасение не полностью потеряны! Ура! Слава Тебе, Господи, — закричал я, — за то, что дал нам еще один шанс, хотя он и не выглядит чересчур оптимистично, — сказал я, встав и запрыгав от радости.
— Сядь, Оливер, а то тебя кто-нибудь увидит.
Я сел.
Божо тихим голосом обратился ко мне:
— Оливер, ты религиозный человек?
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что ты только что оказался в парадоксальной ситуации, ты благодаришь Бога за то, что он дал тебе еще один шанс выжить, а ведь ты недавно сказал, что только государство имеет власть над людьми. Ты совершил великий грех, потому что, невзирая на свои убеждения, ты произнес имя Господне всуе. А этого, как говорится в Библии, делать не следует.