Воскресший для мщения
Шрифт:
«Меньше червонца — считай повезло», — звучал в ушах голос Меченого. Его полмесяца назад перевели в другую камеру и беседы с ним прекратились. Лишь один раз от него пришла малява. «Держись, капитан», — писал старый вор. — «По подставе сидишь, знаю. Живы будем — увидимся в зоне. Берегись Сидельникова.»
«Значит, повезло?» — подумал Алексей и тут же ужаснулся названной цифре. Семь лет, не месяцев, а лет… А сколько же это месяцев? Он стал лихорадочно умножать в уме. Восемьдесят четыре месяца… С ума сойти… Восемьдесят четыре… А недель сколько? Это уже ему никак не посчитать, ясно только, что много. А сколько дней? Часов? Минут? Лишение свободы на целых семь лет…
— Мы немедленно подаем апелляцию в вышестоящую инстанцию! — крикнул с места Сидельников.
— Позор! —
Инна стояла бледная как полотно, с опущенными вдоль тела руками. Алексей видел, что по её впалым щекам текут слезы. И она не вытирает этих слез. У него дрогнуло сердце… «Это был мой ребенок», — вдруг ясно дошло до него. — «Именно мой. А с Лычкиным она встречалась назло мне… Из-за этого дурацкого случая с Ларисой…»
О чем-то оживленно переговаривались отец и сестра Татьяна. Мать была больна и осталась в Загорске, недавно вновь ставшем Сергиевым Посадом.
— Держись, Леха! — крикнул Сергей. — Мы ещё за тебя поборемся!
На запястьях Алексея щелкнули наручники, и его увели из зала. Он не подал никому ни одного жеста, не произнес ни слова. Для него закончилась прежняя жизнь… Он больше не был полноправным гражданином России, он больше не был капитаном в отставке, кавалером правительственных наград, не был и коммерческим директором фирмы «Гермес». Он был заключенным Кондратьевым, осужденным на семь лет усиленного режима… Семь долгих лет ему предстояло находиться в таком состоянии…
… — Вы проходимец и шарлатан! — крикнул при всех Михаил Лычкин Сидельникову. Тот вздрогнул и дернулся к нему.
— Какое вы имеете право? — сжал он хилые кулачки.
— Я не знаю ваших там кулуарных игр, Петр Петрович, но второй раз невиновный человек, защищаемый вами получает огромный срок. Мой несчастный отец получил тринадцать лет и умер в тюрьме, мой друг и начальник Кондратьев получил неизвестно за что семь лет. И вы считаете это успехом, вашей удачей? Да Кондратьева в худшем случае должны были осудить по сто пятой статье и выпустить в зале суда из-под стражи…
Он говорил сущую правду. Это было именно так. Только репетировали они эту сцену не раз. И Гнедой мучал их с Сидельниковым, заставляя повторять и повторять одно и то же, пока не остался более или менее доволен…
— Троечки вам, Петр Петрович и Мишель, троечки с минусом, с тремя минусами… Видите, как я произношу и ваши и ваши слова… Вы понимаете, какой актер пропал во мне? — процитировал он слова Нерона. — Эх, знали бы вы, как мной восхищались преподаватели ГИТИСа, где я проучился почти год… Они считали, что у меня великое актерское будущее, что мой диапазон неимоверно велик, что я способен сыграть и Гамлета и Хлестакова. Посмотрите наше кино — разве там актеры, разве этим бездарям можно верить? Где новые Качаловы, Москвины и Ильинские, где наши Николсоны и Марлоны Брандо? Вы оба могли бы стать рядовыми советскими актеришками, на которых тошно смотреть. Чистая самодеятельность… Но ладно, для тех недоумков сойдет и ваша бездарная игра… Есть, правда, и положительные моменты, скажу для справедливости. Вы вот, Петр Петрович, весьма натурально бледнеете, я заметил… Это хорошо, вам режут уши оскорбления в ваш адрес, даже в таком случае… А ты, Мишель, больше пафоса, злости больше… Ненавидь его, ненавидь, пожирай его глазами, представь, что он украл у тебя пятьдесят тысяч баксов… Давайте ещё разочек, и п……ц. Надоели вы мне… Учишь вас учишь, а толку то — знаете одно — баксы давай, баксы давай… Было бы за что, мне не жалко… Я парнишка щедрый, помнится, я в школе подарил одному мальчику старинную римскую монету, доставшуюся мне по наследству… Впоследствии я узнал, изучая каталоги западных аукционов, сколько именно эта монета стоит… Дорого, короче говоря, стоит… Зря я сделал этот королевский подарок, мне бы эта монета больше пригодилась, а этот мальчик стал легавым, представляете — легавым… А что делать? Назад монету не возьмешь, тем более, он её давно потерял… Да и пропади пропадом эта монета, но где элементарная человеческая благодарность, я спрашиваю?! … Правда, недавно его… того… Я видел его труп, это зрелище не для слабонервных, можете себе представить, десять пуль, из них три в лицо… Рядом рыдала вдова, Юленька, в девичестве Боровитина, и я поддерживал её, как мог, — Гнедой вытащил из кармана кроваво-красного халата белоснежный платочек и приложил к краешку глаза. — Мы все учились в одном классе, и я и Юленька, и покойный легаш… Так вот причудливо судьба играет людьми, — усмехнулся он и подмигнул Михаилу. — Кто знает, что нас всех ждет в будущем, воистину, пути господни неисповедимы…
… Метая друг на друга искрометные взгляды Лычкин и Сидельников покинули зал судебных заседаний. Николай Фомич Кондратьев продолжал о чем-то спорить с дочерью, напряженно молчали Сергей Фролов и Олег Никифоров, довольно улыбались представители Тюменской торговой компании. А Инна шла одна, не вытирая слез с глаз, шла, едва не натыкаясь на стулья… Она была одна, совершенно одна — нет ничего, ни Алексея, ни его ребенка… Сочувствия родителей её лишь раздражали… Она поняла окончательно, что любит только Алексея, не может без него жить и будет ждать его все семь долгих лет… Ничего, ей будет только тридцать один, а ему сорок один… Она верила, что они обязательно должны быть счастливы… А потом, так же как и Алексей, представила себе, что такое семь лет, восемьдесят четыре месяца, и силы снова оставили ее…
… Михаил подхватил её под руку, когда она уже теряла сознание и усадил в машину. Было холодно, под ногами гололед, с неба падала снежная крупа. Он отвез её домой и проводил до дверей квартиры.
— Инночка, — произнес он. — Что бы там не случилось, ты всегда можешь обращаться ко мне. Бывают моменты, когда надо быть выше взаимных обид…
Она с благодарностью поглядела на него и нажала кнопку звонка.
Михаил же вышел из подъезда, сел в «девятку» и поехал к платной стоянке неподалеку от его дома. Там пересел в новенькую «Вольво» — 740, которую купил полмесяца назад и поехал обмывать происшедшее… Сегодня он препоручил дела в казино своему заместителю, предварительно испросив разрешения у Гнедого. Тот разрешил погулять в честь такого замечательного события.
Путь его лежал в Чертаново.
… Лариса была сегодня особенно очаровательна. Она в дверях в ослепительном голубом платье, слишком коротком для её двадцати восьми лет. Зато это платье давало возможность полюбоваться её стройными длинными ногами в черных колготках. На ногах были темно-синие туфли на высоченном каблуке. Лариса благоухала французскими духами и накрашена фирменной косметикой.
— Семь! — произнес Михаил с порога.
— Мало, — сузила глаза Лариса.
— Не покажется, — поправил её Михаил. — О нем позаботятся, чтобы не показалось мало…
— Тогда…, — хлопнула она дверью. — Выпьем за это… Раздевайся, дорогой…
Михаил снял дубленку и сапожки, прошел в комнату.
Посередине комнаты был накрыт шикарный стол. Накануне он дал ей денег на угощение, предчувствуя праздник. В том, что он состоится, не было никаких сомнений. Все было предопределено заранее и свыше. Даже семь, а не десять лет, к которым приговорили Кондратьева. Зачем раздражать публику слишком строгим приговором? Все равно, ему не досидеть до конца срока. Алексей Кондратьев, перебежавший дорогу Гнедому, был обречен…
Лариса сама открыла бутылку шампанского и стрельнула в потолок пробкой. Разлила по бокалам.
— За успех! — провозгласила она. — Так им…, — прибавила тихо.
— Тебе-то все это зачем? — спросил Михаил, выпив до дна свой бокал.
— Ненавижу, Мишенька, ненавижу эту тихоню… И мать ненавижу, которая моего замечательного крутого папашу Владика променяла на этого правильного во всех отношениях инженера Федьку Костина. И всегда мне пеняла моим отцом, мол, в него пошла… Порой и выражения не выбирала, такое мне, девчонке, говорила… А Инночку всегда в пример ставила — умница, отличница, комсомолочка, не то, что ты — беспутная..