Восьмое Небо
Шрифт:
Золотые рыбки… Опять эти проклятые золотые рыбки…
Когда Шму добралась до тайника под грудами старого брезента, сердце скакало в груди так, что ей пришлось взять паузу и на несколько минут замереть. Пальцы дрожали, как у тапера, играющего разнузданную джигу, но она нашла в себе силы сдернуть брезент, обнажив то, что было спрятано под ним – свертки, тюки, бочонки, коробки и прочая утварь. Их было много, многие были обернуты скользкой вощеной бумагой, но Шму не случайно прихватила с собой мешок. Спустя несколько минут она, немного кренясь под весом груза, добралась до носовой трюмной шахты, забранной на ночь решетчатой
Шму не требовался ключ, чтобы свинтить держащие крышку гайки. Легко открутив их пальцами, Шму бесшумно сдвинула тяжеленную крышку люка и склонилась над шахтой.
Спускаться было страшно, еще страшнее, чем идти ночью по баркентине. Шахта трюма, пронизывающая корабль от верхней палубы до нижней, казалась бездонным провалом, чьим-то огромным, жадно распахнутым ртом. Может, закрыть глаза и сигануть сразу вниз?.. Шму вздрогнула. Она не сомневалась, что сможет смягчить падение, но хватит ли духу? Лучше уж медленно, постепенно, с палубы на палубу…
Коротко вздохнув, Шму нащупала опоры шахты и принялась спускаться вниз.
Внутри «Вобла» пахла совсем иначе, не так, как на палубе. Здесь тоже был вездесущий запах патоки, но тут он был смешан со смолой и казался более сухим, точно в старом погребе. Корди говорила, что тут пахнет магией, но всегда хихикала при этом, не понять, шутила или всерьез. Шму спускалась по трюмной шахте, хватаясь свободной рукой за выпирающие балки и решетки, которыми трюмная шахта была забрана изнутри.
Гандек и следующую за ним жилую палубу Шму миновала легко, на одном дыхании. Здесь почти не было пугающих и страшных вещей, даже замершие пушки Габерона казались скорее равнодушными застывшими истуканами, чем подкарауливающими чудовищами.
А вот дальше… Ощутив невидимый водораздел, Шму почувствовала, как живот обжигает изнутри холодом. Дальше начинался совсем другой мир, внутренние чертоги «Воблы», в которые никто из экипажа старался не забредать без серьезной необходимости. Иногда здесь происходили странные штуки. Совершенно безобидные, если разобраться, но все равно пугающие. Как-то Габерон случайно обнаружил, что если здесь насвистеть песенку «Старый ты судак», в воздухе разнесется запах мяты. В некоторых местах треугольные предметы нагревались сами собой, в других можно было несколько часов кряду лупить кремнем об кремень и не высечь ни одной искры. Корди, проведшая в этих закоулках больше всех времени, иногда рассказывала Шму странные вещи. Про каюты, в которых время течет по-иному, про лестницы, которые никуда не ведут или замкнуты сами на себе. Про цвета и оттенки, которые не могли существовать в других местах, про необъяснимые звуки и странные ощущения…
При свете дня эти рассказы выглядели шутками, иной раз Шму даже улыбалась. Но сейчас, в кромешной темноте, они обрастали жуткими, леденящими кровь, подробностями, точно акульими зубами. Что если здесь водятся кровожадные магические существа? Или сотворенные чарами чудовища? А может, тут устроены смертоносные ловушки – специально для тех, кто осмеливается сунуться в царство зловещих магических чар без разрешения?..
Дальше Шму спускалась с особенной осторожностью. То и дело замирала, услышав доносящиеся издалека звуки. Один раз это были обрывочные музыкальные ноты, извлеченные из мандолины, в другой – хриплый и протяжный звук, похожий на китовый выдох. Ужасно жутко. Еще палубой ниже… Еще одна… Еще…
Нижняя
В тот момент, когда Шму уже была готова бросить мешок и взлететь вверх, ее нога коснулась твердой палубы. Спуск закончен. Она в трюме.
Наконец можно перевести дух. Шму с облегчением уронила тяжеленный мешок и сделала несколько глубоких вдохов. В трюме тоже было жутко, точно в сумрачном зловещем лесу, мерный скрип дерева теребил душу острыми коготками, а годами скапливающийся на нижней палубе хлам в темноте принимал самые зловещие очертания.
Шму торопливо достала несколько масляных ламп и кремни. Она отлично видела даже в кромешной темноте, но сейчас свет требовался не ее глазам – он требовался для того, чтоб хоть на несколько минут разогнать давящую темноту.
Крошечные язычки пламени были бессильны осветить целую палубу, но Шму испытала безмерное облегчение, когда оказалась в пятне теплого желтого света. Наконец у нее была возможность оглядеться.
Трюм располагался почти у самого днища баркентины, над балластными цистернами, оттого его форма в сечении напоминала скорее перевернутую трапецию, чем прямоугольник, как прочие палубы. Если в темноте он был похож на жуткий лес, то теперь казался ей огромным ущельем, тянущимся на целые километры, темным и безжизненным.
Здесь были высокие подволоки [126] , куда выше, чем на прочих палубах, но от этого трюм отчего-то не казался просторным, напротив, у находившегося здесь поневоле возникало ощущение, что дерево давит со всех сторон, может, из-за полного отсутствия окон или иллюминаторов. А еще трюм казался ужасно длинным, не отсек, а какая-то бесконечная анфилада тянущихся отсеков, отгороженных друг от друга лишь переборками, призванными разграничить хранящийся груз. Носовая и центральная части трюма были отведены под основной груз, дальше тянулись отделения для дерева, пеньки, угля, инструментов и всего того, что обыкновенно хранится на кораблях.
126
Подволок – обшивка нижней стороны потолка (палубы).
Но «Вобла» не была бы «Воблой», если бы подчинилась чужому порядку. Как и на прочих палубах, здесь все было брошено кое-как и навалено без всякого умысла, где придется. Колеса от орудийных лафетов лежали рядом с ветошью, прежде бывшей дорогими пиратскими камзолами. Остатки сушеных трав и кореньев, выросших на неизвестных Шму островах, были перемешаны с засохшим коровьим навозом – следы тех времен, когда на корабли брали для пропитания живой скот. Тронутые плесенью хлебные корки, осколки досок и ящиков, мешковина, гнутые гвозди, какие-то бесформенные огрызки, истлевшие коробки, мотки пряжи, битое стекло… В относительном порядке держались лишь бочки с икрой, Тренч умудрился расставить их ровными шеренгами, как солдат на плацу.