Восьмое Небо

Соловьев Константин Сергеевич

– Мы неверно спланировали атакующий курс. Не учли поправки на встречный ветер, не взяли нужный угол тангажа [51] . «Малефакс» был в отключке, а Дядюшка Крунч не успевал одновременно управлять всеми парусами. И… я попыталась рассчитать курс вручную, стоя у штурвала. Мне не стоило этого делать. Я прочитала в Кодексе главу о навигации, но не прочитала об экстренных маневрах и атаке с отрицательного дифферента. Глиссада [52] была слишком острой. Я ошиблась. Немного, футов на двадцать.

51

Тангаж – вертикальное изменение курса летательного аппарата.

52

Глиссада – вертикальная проекция снижающегося курса для летательных аппаратов.

– Такой ошибки не сделал бы юнга! – презрительно бросил капитан Джазбер, - Запомните, мистер Тренч, к чему приводит самонадеянность.

– Вместо того, чтоб подойти к водовозу с юта и зависнуть над ним, мы опустились ниже и с размаха ударили его форштевнем в корму, как тараном. В задней цистерне мгновенно образовалась течь, и на палубы «Воблы» хлынула вода. Сотни галлонов воды.

Тренч не разбирался ни в судовождении, ни в корабельном деле, но даже он мгновенно понял масштаб катастрофы, которая постигла Алую Шельму. Почти всякий корабль несет в балластных цистернах воду, чтоб при необходимости слить ее через кингстоны, увеличив левитирующую способность корабля. Но если речь шла об огромных цистернах водовоза, опорожненных прямиком в корпус баркентины… Не требовалось быть опытным небоходом, чтобы понять, к чему это приведет – «Вобла», набрав излишнюю тяжесть, попросту канула бы в Марево, несмотря на все свои паруса и машину. С тысячами бат воды во внутренних отсеках не справиться никаким кингстонам.

– Я знала, что ничего не успею сделать. И тогда Корди…

– Ринни! – всхлипнула Корди, чуть не плача, - Прости. Это я виновата!

Юная ведьма едва сдерживалась. Ее многочисленные хвосты, перехваченные лентами, кусками ткани и бечевками, безжизненно свисали вниз. Но Алая Шельма лишь дернула головой, не прерывая своего рассказа.

– Она превратила всю воду на водовозе в патоку. Густую свежую сладкую патоку. Патока гораздо тяжелее воды, но при этом еще и гуще. Патока не успевала быстро вытекать сквозь пролом в цистерне, «Вобла» смогла отойти, не набрав критической массы. Правда, мы успели принять на борт несколько тонн воды, которая тоже превратилась в патоку. Весь корабль был в ней – паруса, палубы, трапы… С тех пор я не могу смотреть на сладкое.

Тренч едва сдержал рвущийся наружу нервный смех.

Патока! Вот что за запах мерещился ему на борту «Воблы». Сладкая патока, пропитавшая дерево. Наверно, этот запах не выветрится, даже если стараниями Розы «Вобле» суждено барахтаться на ветрах еще тысячу лет…

– Корди спасла нас. Но, по иронии Розы, погубила мою репутацию. С тех пор во всем северном полушарии мы известны как Паточная Банда.

– Превосходный рассказ, я сам не смог бы изложить лучше, - капитан Джазбер непринужденно поправил ворот кителя. Точнее, те лохмотья, что прежде служили ему кителем, - Знаете, мистер Тренч, какая награда объявлена за их головы Унией?..

Тренч мотнул головой. Не знал и не хотел знать.

– Никакая, - щупальца хлестнули по палубе, оставив на досках глубокие вмятины, - За их голову не дадут даже яблока. Потому что они не пираты, а гороховые шуты, не способные даже кого-то разозлить. Впрочем, сегодня их карьера пошла в гору. Уничтоженная «Саратога» и ее экипаж – это уже замах на нечто серьезное. Вполне заслуживающий признания в виде венка на шею, только не лаврового, а из лучшей пеньки Готланда. Так что вы, мистер Тренч, удивительным образом попали именно туда, куда вам было суждено попасть самой Розой Ветров. Лучшего окружения для вас не существует. Вокруг вас такие же неудачники, как и вы, причем неудачники, чья глупость обернулась трагедией. Я думаю, вы должны быть довольны. Впервые в жизни вы действительно на своем месте.

Тренч слушал его, почти не разбирая отдельных слов, точно между ним и капитаном Джазбером протянулась зона гудящего циклона.

Да, ему следовало догадаться с самого начала. Ветер, уготовленный ему Розой Ветров, под которым он всю жизнь шел фордевиндом, был ветром глупцов и неудачников. Он с самого начала задавал ему нужный курс. А сейчас попросту привел в точку назначения. В конечный пункт сильно затянувшейся лоции.

Никто сейчас не смотрел на него. Габерон, Ринриетта, Корди, Дядюшка Крунч, Шму, даже Мистер Хнумр, невозмутимо карабкающийся по вантам. Делали вид, что не замечают. А сами смотрели куда угодно, только не на него. Справедливо. Кто он такой для них? Еще один экспонат странствующего музея недоразумений? Еще одна дефектная фигура на шахматной доске, ход которой невозможно ни понять, ни предсказать?

Тренч вдруг почувствовал что улыбается. Только улыбка получилась горьковатой, с неприятным привкусом, как выветрившаяся соленая рыбина. Миттельшпиль, эндшпиль… Он думал об этом, как о шахматной партии, в которой капитан Джазбер молниеносно разгромил своих противников. Но ему прежде не приходила в голову мысль, что эта партия ведется по весьма странным правилам. Вражескому ферзю и в самом деле противостояли крайне нелепые фигуры. Фигуры, которые ходили по непонятным даже для самих себя правилам. Фигуры, которых никогда прежде попросту не ставили на доску.

– Вы улыбаетесь, мистер Тренч? Вы, кажется, улыбаетесь? Вам, должно быть, смешно?

Тренчу не было смешно. Но чертова улыбка не желала убираться с лица, стянула судорогой лицевые мышцы. Капитан Джазбер вперил в него свой взгляд, быстро наполняющийся знакомой белой яростью. Чего он по-настоящему не мог терпеть, так это насмешки. Только не от такого недоразумения, как Тренч. Только не на его, капитана Джазбера, корабле. Потому что насмешка – худшее, что может встретить любой капитан. Не ругань сквозь зубы, не ругательства, даже не спрятанный в рукаве гвоздь по его душу. Именно насмешка бросает вызов человеку, стоящему выше всех на квартердеке, подвергая сомнению его истинную власть. Поэтому судорожная улыбка Тренча заставила капитана вспыхнуть, как одна искра в крюйт-камере заставляет вспыхнуть весь корабль, от трюма до верхушек рангоута.

Капитан Джазбер пристально смотрел на Тренча. Сейчас он был не просто капитаном, он был королем положения и прекрасно это сознавал. Ринриетта и Корди были сжаты в его щупальцах, мушкетон уставился раструбом одновременно на всех остальных. Беспроигрышная ситуация, в которой одна-единственная фигура полностью подавляет все прочие, контролируя каждую клетку игрового поля. Белые начинают и ставят мат в один ход. Не самый сложный этюд, вполне понятный даже мало что смыслящим в шахматах новичкам вроде Тренча.

Глупая игра – шахматы. Даже фигуры там приросли к земле, вместо того, чтоб двигаться в воздушном океане, как настоящие боевые корабли. Тренч никогда не любил шахмат и не понимал их законов.

– Мне действительно смешно, капитан Джазбер, - удивительно, как мешает внятно говорить приросшая к губам улыбка, - И, как ни странно, именно вы сейчас представляете собой самое смешное явление на борту этого корабля.

Он надеялся, что капитан Джазбер на миг онемеет от этой дерзости. Замешкается, пытаясь сообразить, как в этом забитом тощем существе, еще недавно носившем кандалы и сжимавшегося при звуках капитанского голоса, возникла подобная дерзость. Иногда мешкают даже признанные мастера, встречая непонятную, странную, невозможную по всем шахматным законам, ситуацию. И сам ферзь может на секунду опешить, увидев, как черная пешка совершает странный непредсказуемый маневр…