Воспитание чувств
Шрифт:
Весь следующий день Фредерик предавался своему гневу и мыслям о своем унижении. Он упрекал себя, что не дал пощечины Сизи. А с Капитаншей он клялся больше не встречаться; в других столь же красивых женщинах не будет недостатка; а так как для того, чтобы обладать ими, нужны деньги, он продаст свою ферму, будет играть на бирже, разбогатеет, своею роскошью сразит Капитаншу, да и весь свет. Когда настал вечер, его удивило, что он не думал о г-же Арну.
«Тем лучше! Что в этом толку?»
На третий день, уже в восемь часов, его посетил Пеллерен. Он начал с похвал обстановке, с любезностей. Потом вдруг спросил:
— Вы были в воскресенье на скачках?
— Увы,
Тогда художник начал возмущаться английскими лошадьми, восхвалять лошадей Жерико, коней Парфенона.
— С вами была Розанетта?
И он ловко начал расхваливать ее.
Холодность Фредерика его смутила. Он не знал, как заговорить о портрете.
Его первоначальное намерение было написать портрет в духе Тициана. Но мало-помалу его соблазнил богатый колорит модели, и он стал работать со всею искренностью, накладывая слой за слоем, нагромождая пятна света. Сперва Розанетта была в восторге; ее свидания с Дельмаром прервали эти сеансы и дали Пеллерену полный досуг восхищаться самим собой. Затем, когда восхищение улеглось, он спросил себя, достаточно ли величия в его картине. Он сходил посмотреть на картины Тициана, понял разницу, признал свое заблуждение и стал отделывать контуры; потом он пытался, ослабив их, слить, сблизить тона головы и фон картины, и лицо стало отчетливее, тени внушительнее, во всем появилась большая твердость. Наконец Капитанша снова пришла. Она даже позволила себе делать замечания. Художник, разумеется, стоял на своем. Он приходил в бешенство от ее глупости, но потом сказал себе, что она, быть может, и права. Тогда началась эра сомнений, судорог мысли, которые вызывают спазму в желудке, бессонницу, лихорадку, отвращение к самому себе; у него хватило мужества подправить картину, но делал он это неохотно, чувствуя, что работа его неудачна.
Жаловался он только на то, что картину отказались принять на выставку, затем упрекнул Фредерика в том, что он не зашел взглянуть на портрет Капитанши.
— Какое мне дело до Капитанши?
Эти слова придали смелости Пеллерену.
— Представьте, теперь этой дуре портрет больше не нужен!
Он не сказал, что потребовал с нее тысячу экю. А Капитанша не заботилась о том, кто заплатит, и, предпочитая получить от Арну вещи более необходимые, даже ничего не говорила ему о портрете.
— А что же Арну? — спросил Фредерик.
Она уже направляла к нему Пеллерена. Бывшему торговцу картинами портрет оказался ни к чему.
— Он утверждает, что эта вещь принадлежит Розанетте.
— Действительно, это ее вещь.
— Как! А она прислала меня к вам, — ответил Пеллерен.
Если бы он верил в совершенство своего произведения, то, быть может, и не подумал бы о том, чтобы извлечь из него выгоду. Но известная сумма (притом сумма значительная) могла бы явиться опровержением критиков, подспорьем для него. Чтобы отделаться, Фредерик вежливо спросил его о цене.
Чудовищность цифры возмутила его; он ответил:
— О нет, нет!
— Но ведь вы ее любовник, вы заказали мне картину!
— Позвольте, я был посредником!
— Но не может же портрет остаться у меня на руках!
Художник пришел в бешенство.
— О, я не думал, что вы такой жадный!
— А я не думал, что вы такой скупой! Слуга покорный!
Не успел он уйти, как явился Сенекаль.
Фредерик смутился, встревожился.
— Что случилось?
Сенекаль рассказал ему всю историю:
— В субботу, часов в девять, госпожа Арну получила письмо, звавшее ее в Париж. Так как случайно не оказалось никого, кто мог бы отправиться в Крейль за экипажем, она вздумала послать меня. Я отказался, потому что это не входит в мои обязанности. Она уехала и вернулась в воскресенье вечером. Вдруг вчера утром на фабрике появляется Арну. Бордоска ему нажаловалась. Не знаю, что там у них такое, но он при всех сложил с нее штраф. У нас произошел крупный разговор. Словом, он меня рассчитал — вот и все!
Потом он раздельно проговорил:
— Впрочем, я не раскаиваюсь — я исполнил свой долг. Но все равно, это ваша вина.
— Каким образом? — воскликнул Фредерик, опасаясь, как бы Сенекаль не догадался.
Сенекаль, очевидно, ни о чем не догадывался, так как продолжал:
— Да, если бы не вы, я, быть может, нашел бы что-нибудь получше.
Фредерик почувствовал нечто похожее на угрызения совести.
— Чем я теперь могу быть вам полезен?
Сенекаль просил достать ему какое-нибудь занятие, какое-нибудь место.
— Вам это легко. У вас столько знакомых, в их числе и господин Дамбрёз, как мне говорил Делорье.
Другу Делорье было неприятно упоминание о нем. После встречи на Марсовом поле он вовсе не собирался посещать Дамбрёзов.
— Я недостаточно с ними близок, чтобы кого-нибудь рекомендовать им.
Демократ стоически перенес этот отказ и, помолчав минуту, сказал:
— Я уверен, всему причиной — бордоска, да еще ваша госпожа Арну.
Это «ваша г-жа Арну» убило в сердце Фредерика всякое желание ему помочь. Однако, из деликатности, он взял ключ от своего бюро.
Сенекаль предупредил его:
— Благодарю вас!
Затем, забывая о своих невзгодах, он стал говорить о государственных делах, об орденах, которые щедро раздавались в день рождения короля, о смене кабинета, о делах Друайара и Бенье, [94] наделавших в то время много шума, повозмущался буржуазией и предрек революцию.
Его взгляды привлек висевший на стене японский кинжал. Он взял его в руку, потрогал рукоятку, потом брезгливо бросил на диван.
— Ну, прощайте! Мне пора к Лоретской богоматери.
94
…о делах Друайяра и Бенье… — Друайяр — парижский банкир, был осужден в феврале 1847 г. по обвинению в подкупе избирателей. Бенье — директор Управления продовольственного снабжения; в 1847 г. был обвинен в растрате, но дело замяли.
— Вот как! Почему же это?
— Сегодня годовщина смерти Годфруа Кавеньяка. [95] Он-то умер на посту! Но не все еще кончено! Как знать!
И Сенекаль бодро протянул ему руку.
— Мы не увидимся, быть может, никогда. Прощайте!
Это «прощайте», дважды повторенное, взгляд из-под насупленных бровей, брошенный на кинжал, его покорность судьбе и, главное, его торжественность настроили Фредерика на мечтательный лад. Вскоре он перестал думать о Сенекале.
95
Годфруа Кавенъяк (1801–1845) — один из вождей республиканской партии; участвовал в революции 1830 г., был одним из основателей тайных обществ «Друзья народа» и «Права человека», редактором газеты «Реформа». После республиканского восстания 1834 г. был приговорен к тюремному заключению, бежал и прожил за границей вплоть до амнистии.