Воспоминания (1915–1917). Том 3

Джунковский Владимир Федорович

Нас приняли в 5-й дивизии радушно, но были поражены нашей смелостью и выразили большое опасение, как бы нам не сдобровать на обратном пути, т. к. немцы бьют наверняка одиночных людей, что днем у них никто не рискует проходить долиной, окружавшей «Фердинандов нос». Осмотрев все подробно, раздобыв ценные сведения о расположении противника, характере местности, результатах действия артиллерии, я нанес все необходимое на карту.

Затем я просил командира полка вызвать поручика Богдановича [424] , который был женат на Андреевской [425] – семьи мне очень близкой. Его жена писала мне о нем и просила устроить его в штабе. Я заручился согласием Редько и хотел с ним переговорить по этому поводу. Это был очень храбрый офицер, георгиевский кавалер и при этом

очень скромный. Он с самого начала войны все время был в строю и в жестоких боях. Когда я его спросил, почему он хочет идти в штаб, он мне ответил, что боится, что в следующем бою он струсит, что его нервы так натянуты от постоянного пребывания под огнем, что он чувствует теперь прямо страх. Я условился с ним, как все это оформить. Командир полка очень был недоволен желанием Богдановича уйти из полка, но я просил его не препятствовать, и он дал согласие. Богданович очень понравился Редько и был у нас образцовым штабным офицером.

424

…поручика Богдановича… – вероятно Богданович Георгий, в 1915 – прапорщик 18-й пехотного Вологодского полка, кавалер ордена св. Георгия 4-й степени (1915).

425

…Андреевская Анастасия Евгеньевна, дочь Андреевского Е.К.

Простившись, мы двинулись в обратный путь, несмотря на уговоры остаться до темноты. Не прошли мы и 100 шагов, как немцы открыли пальбу из орудий. Первый выстрел был далеко впереди нас, второй за нами, мы поняли, что немцы нас увидали, значит, третий будет на нас. Раздался третий, мы услыхали почти рядом знакомое шипение, инстинктивно легли на землю, и в тот самый момент в 10 шагах от нас произошел разрыв, осколки, благодаря тому, что мы легли, перелетели через нас, не зацепив. После этого немцы стали жарить попеременно гранатой и шрапнелью, последние были неприятны, от осколков шрапнели не скроешься. Вернулись благополучно, Редько нас выбранил, найдя, что мы поступили неблагоразумно, подвергая себя излишней опасности.

29 июня нас опять передвинули немного к северу, было приказано 31-му полку произвести атаку на немецкую позицию против госп. дв. Осташина, но потом отменили.

Перед нашим уходом мы подверглись жестокому нападению аэропланов в 4 часа утра. До 8-ми часов они сбрасывали на нас бомбы. Резкий звук от их падения был очень неприятен, сброшено было до 50 бомб, пострадали к счастью только 2 лошади.

30 июня перешли в фольварк Вышков, но т. к. он оказался занятым, устроились в фруктовом саду госп. дв. Долматовщизна очень хорошо. После долгих, скитаний, наконец удалось отдохнуть.

1-го июля были на полковом празднике 30-го полка в дер. Бурдзевичи, было как-то натянуто, оживления никакого, видно, что все переутомились от постоянных передвижений.

2 июля было приказано дивизии стать на позицию, два полка заняли окопы, штаб дивизии разместился в дер. Юровичи, я устроился в палатке в открытом поле близ деревни. В деревне была непролазная грязь, что-то невероятное, и я рад был, что мог расположиться подальше от этой грязи.

В течении 6-11 июля я, по приказанию начальника дивизии, производил смотры пулеметным командам дивизии, поверяя фактически как численный состав людей и лошадей, так и всего имущества. Эти поверки были весьма кропотливого свойства, поэтому они отняли у меня очень много времени и я совсем не мог бывать на позиции это время. По окончании поверки пришлось письменно изложить результат по каждому полку отдельно и представить генералу Редько.

11-го числа у нас был кинематограф. Это было первый раз за всю войну, устроили это артиллеристы. Были сестры двух передовых отрядов – Гродненского и 1-го Сибирского. Когда одна из сестер узнала, что я Джунковский, то пришла в восторг, оказалось у нас очень много общих друзей, а уполномоченным их отряда был присяжный поверенный Погожев [426] , уже старик 66 лет, москвич. Когда ему сказали, что я в 8-й дивизии, то он сейчас же приехал ко мне. Увидав меня в такой обстановке, он расплакался, тронув меня до слез. Он остался у нас обедать и провел весь вечер.

426

…Погожев Александр Дмитриевич, статский советник, в 1914–1915 гг. помощник инспектора 3-го Московского кадетского корпуса, в 1916 – уполномоченный 1-го Сибирского санитарного отряда РОКК.

15 июля, в день своих именин, я был разбужен в 3 часа ночи страшнейшей канонадой – это две дивизии соседних корпусов переходили в наступление. Уснуть уже я более не мог и встал в 7 часов, вскоре пришел ко мне начальник дивизии, чтобы поздравить меня, затем интендант. К обедни я пошел в 33-й полк, как ближний. Отлично отслужили обедню и молебен. Собрались все офицеры и команды от всех рот. После молебна командир полка перед стрелками возгласил «ура» имениннику, я ответил за полк и его командира, затем я пропустил мимо себя команды. Этим церемония кончилась, было скромно и очень трогательно. В 11 часов я был уже у себя и ко мне явились все чины штаба, все были трогательны и милы. В 12 часов я отправился в 3-ю роту 5-го Сибирского саперного батальона, праздновавшую ротный праздник. Был молебен, раздача Георгиевских медалей и завтрак. Саперы с таким вкусом и уменьем разукрасили место своего бивака, что прямо поразили всех. Завтрак прошел оживленно, тосты и речи сменялись.

Вернувшись домой, отдохнув немного, поехал верхом к командиру корпуса генерал Трофимову, который был тоже именинником. Я выпил у него стакан чаю, поздравил и вернулся к ужину к себе. Оказалось, что в этот день пришло пополнение в дивизию 1200 человек. За отсутствием Редько пришлось его принять и распределить по полкам, это заняло довольно много времени. Сказав им затем несколько напутственных слов, я пропустил их мимо себя под музыку. Затем уже мы сели ужинать, за ужином играл хор 32-й полка. После ужина перешли к моей палатке, перевели туда и оркестр и скромно, уютно, без вина с чаем и леденцами провели вечер, были и две сестры Гродненского отряда.

Вечером 16-го числа пришел срочный приказ в ту же ночь полкам перейти на новые места, чтобы в следующую сменить части, стоявшие на позиции. Начальника дивизии не было, пришлось все взять на себя. Штаб нашей дивизии тоже перевели на новое место, и все это срочно. Переход предстоял 32 версты, а у меня как на грех обе обозные лошади заболели, одна плевропневмонией, другая нарывом на спине. Мне дали лошадь из обоза, запрягли ее в корень, а мои с нарывом на пристяжку. Лошадь из обоза не пошла и чуть не разбила двуколку. Пришлось выпрячь, запрягли в корень лошадь моего ординарца, но она никогда не ходила в упряжи, бились, бились, наконец пошла, но пройдя 10 верст – легла и ни с места. Пришлось мне лошадь с больной спиной переложить в корень и так кое-как доехали.

В этот день мне вообще не везло. Я был зол на начальника дивизии, который был совершенно неприличен накануне со всеми, точно с цепи сорвался, я решил его игнорировать и не разговаривать и потому не поехал с ним на новую стоянку в автомобиле, а поехал верхом самостоятельно. Проплутав, т. к. карта не соответствовала дорогам, я попал в г. дв. Цента, пришлось вернуться по гати в ф. Ужа и оттуда, по большой дороге, на Деребостынь, Кочаны и Турец. От Деребостыня до Кочаны была всего верста.

Переехал я мост через речку, а за мостом увидал черную дорогу, мокрую, длиной шагов 30. Как только я въехал в эту грязь, лошадь увязла до колен, затем глубже, сделала скачок и провалилась по шею. Я соскочил скорее и сам ушел до пояса. Лошадь осталась лежать, фыркая, а я сам, не чувствуя дна, лег и, вроде как плавая, выбрался на более сухое место. С ординарцем стали вытаскивать лошадь. К счастью, нам это удалось после неимоверных усилий. Несчастная лошадь набрала жидкой грязи в рот и задыхалась. Пришлось обмывать, вытаскивать землю изо рта. Оставалось пройти еще шагов 20 по топи. К счастью, проходила команда телеграфистов, я послал их в лес за хворостом, устроили нечто вроде гати и перевели лошадей. Оказалось, накануне, лошадь одного разведчика ушла с головой в эту топь и затонула. И это на большой дороге. Я послал депешу об этом инженеру армии.

Приехав в госп. дв. Рапиево, место стоянки нашего штаба, застал там Симанского [427] – начальника 61-й дивизии со своим начальником штаба Радзиным – бывшим нашим. Страшно обрадовался его увидать. Редько со штабом еще не было, приехал он злющий-презлющий и с начальником 61-й дивизии был прямо неприличен. Я попробовал с ним поговорить, но махнул рукой – не стоило.

Устроился я отлично в фруктовом саду. Палатка моя – прямо дача, погода была чудная.

Дивизия заняла позицию длиной в 24 версты, так что посещение окопов брало всегда очень много времени, приходилось тратить до 8 часов, чтобы обойти 2–3 батальона.

427

…Симанский Пантелеймон Николаевич (1866–1938), генерал-майор (1909). С 19.07.1914 по 7.07.1917 – начальник 61-й пехотной дивизией. Участник Белого движения. С 1919 – в эмиграции в Польше.