Воспоминания кавалерист-девицы армии Наполеона

Фигёр Тереза

— Прощай, прекрасная француженка, — сказал он мне, — возвращайтесь в Пьемонт с победой и принесите нам свободу.

Моя прекрасная буланая кобыла! Как же я любила ее! Однако судьба не дала мне счастья попользоваться ею долго. На следующий день, 13 брюмера, [53] имело место сражение при Савильяно. Я с отрядом наших войск находилась в Чераско. Нас там было около сотни драгун и около тысячи пехотинцев, но лишь два орудия, чтобы отвечать на дьявольский огонь множества австрийских пушек. Это был один из самых несчастливых дней в моей жизни.

53

Соответствует 4 ноября 1799 года.

С самого утра мою кобылу ранили штыком в правый бок; штык прошил ее насквозь и погнул ножны моей сабли. У меня было время высвободить ноги из стремян, пока несчастное животное падало. Его кровь залила мне сапог, и части кишок зацепились за шпору. Я заплакала, увидев его на земле. Грустным утешением мне было лишь то, что оно недолго мучилось. А для меня началась малоприятная роль драгуна-пехотинца. Орудия били без перерыва, и вскоре вражеский огонь образовал вокруг нас полукруг. Я прибилась к группе, в которой находилось три генерала (их, черт возьми, было трое), и мы спрятались за небольшой часовней; это было единственное место, куда не долетали австрийские снаряды. Как жаль, что я забыла имя того из трех генералов, который командовал нами! А может быть, это и хорошо, так честь нации меньше пострадает от моего рассказа. Это был человек высокого роста с огромными бакенбардами. Он выделялся своим внешним видом, но отнюдь не умом и решимостью. Ему передали донесение, что генерал Дюэм [54] должен подойти с подкреплениями примерно в девять часов утра. Время шло, но никакое подкрепление так и не подходило. В пять часов вечера одно из наших орудий было разбито, а другое увязло в болоте, половина солдат была выведена из строя, а австрийцы все наседали и стреляли почти в упор. Ситуация становилась совершенно невыносимой. Генерал совсем потерял голову, он был очень бледен, постоянно со всеми советовался. Было очевидно, что если так будет продолжаться, то он так и не сможет принять верного решения.

54

Дюэм, Филибер-Гийом (1766–1815) — дивизионный генерал (1794). Будет смертельно ранен в сражении при Ватерлоо.

Наконец он закричал:

— Вон там разведчики Дюэма, мы спасены!

Действительно, там кто-то двигался, и это было как раз в том месте, где еще оставался открытым проход, позволивший бы нам отступить. Через несколько минут я уважительно приложила руку к козырьку каски и, приблизившись к генералу, сказала:

— Мой генерал, позвольте заметить? Это не разведчики дивизии Дюэма, это противник. Это баркавские гусары и вюртембергские драгуны. Я научилась их различать с тех пор, как побывала на часах.

К несчастью, я оказалась права. Это привело нас в полное отчаяние. Каждому теперь оставалось рассчитывать лишь на быстроту своих собственных ног, чтобы попытаться спастись. Я бросилась бежать через поле, совершенно не зная, в каком направлении я двигалась. За мной устремилось несколько вюртембергских драгун. Я попыталась перепрыгнуть через какой-то овраг, но неудачно, и свалилась по пояс в липкую тину. Когда я добралась до твердой земли, драгуны меня уже поджидали. Они принялись рубить меня своими саблями по спине. Лезвия были плохо заточены, и они меня не порезали, но зато сильно травмировали, причинив боль, как от ударов палками.

Драгуны обшарили мои карманы и доставили меня к другим взятым в плен французам. На первом привале к нам приблизилось несколько пьемонтских крестьян. Мы сидели на земле, растянувшись вдоль дороги. Они начали нас оскорблять и грабить. Один из этих ничтожеств решил отобрать у меня сапоги. Я была вся промокшая после своего падения, сапоги и ремни не успели еще высохнуть; и у меня было впечатление, что бандит заживо сдирает кожу с моих ног. Боль от этого и от моих четырех ран была самой ужасной, какую мне когда-либо приходилось испытывать. Они оставили меня босой, в одних кальсонах, жилете и рубашке. Не понимаю, почему они не отобрали и мою каску.

Нас соединили с двумя или тремя сотнями других пленных и на ночь заперли в одной часовне, где лечь спать можно было только на влажный каменный пол. В дополнение ко всем этим бедам, я испытывала еще очень большую тревогу. Местный кюре, которого задержали за связь с французами и поместили вместе с нами, узнал меня. И он из самых лучших побуждений решил рассказать, что среди пленных находится девушка в солдатской униформе, которой требуется обхождение, соответствующее ее полу. И вот посреди ночи к нам в часовню стали ломиться жители окрестных деревень, требуя, чтобы им выдали девушку-солдата, переодетую в мужчину, чтобы они могли сжечь ее на костре, как ведьму! Мои товарищи помогли мне. Они раздобыли для меня какую-то дурацкую накидку, жалкую юбку и косынку на голову, которые одолжила одна из маркитанток, взятая в плен вместе с нами и имевшая при себе грудного ребенка. Я засомневалась из соображений гордости, а также потому, что мучения мои были таковы, что я почти желала смерти. Но они настояли на своем.

— Хорошо, — сказала я одному из них, к которому испытывала наибольшее расположение, — постарайся хотя бы спасти мою каску.

Он смял ее и сумел спрятать, как мне показалось, на дне корзины, которую оставили маркитантке.

В Карманьоле нас разместили в конюшне одного из постоялых дворов. Банда каких-то безумцев попыталась нас перебить. Своим спасением мы были обязаны французским эмигрантам, сопроводившим нас до самого Турина.

Глава IX

Эрцгерцог Карл. — Принц де Линь. — Я провожу ночь во дворце Кариньян. — Для чего нужно чтение. — Австриец проявляет себя чувствительным, но не очень чувствительным. — Я возвращаюсь во Францию.

В Турине нас заперли в какой-то церкви, даже не дав нам соломы, чтобы постелить ее на пол. Днем в определенные часы нас выводили подышать свежим воздухом. Когда опасность быть сожженной, как ведьма, прошла, я отдала маркитантке ее юбку и косынку. Я опять надела свою каску, штаны и жилет, и теперь сидела в самом углу площади, располагавшейся перед церковью; вместе с двумя моими товарищами мы занимались тем, что охотились на блох, этих гнусных неотъемлемых спутников жизни военнопленных. Эрцгерцог Карл [55] проезжал мимо. Он посмотрел на меня с некоторым состраданием и направил лошадь ко мне, видимо, приняв меня за ребенка.

55

Эрцгерцог Карл, Карл-Людвиг-Иоанн фон Габсбург (1771–1847) — брат австрийского императора Франца I. Фельдмаршал, с 1806 года — генералиссимус. Один из главных реформаторов австрийской армии.

— Вы начали службу очень молодым, мой юный друг, вам не повезло; но держитесь, скоро наступит мир, и вас обменяют.

И он протянул каждому из нас троих по серебряной монете.

Через несколько дней я сидела на том же самом месте, и со мной произошло другое счастливое происшествие. Я находилась рядом с нашей маркитанткой, кормившей грудью своего ребенка. Один прохожий засмотрелся на нее. Вместо того, чтобы пожалеть несчастную, он принялся насмехаться над ней, говоря по-французски:

— Еще одна богиня свободы! Ну, что же, здравствуй, гражданка богиня.

Бедная маркитантка заплакала, не находя, что ему ответить. Я подняла глаза на этого человека и узнала в нем некоего пьемонтца, странного типа и мерзавца, который сначала воевал во французской армии, а совсем недавно бросил нас, чтобы переметнуться к австрийцам. Я осыпала его всеми ругательствами, каких он заслуживал. Другой прохожий остановился, чтобы послушать мою тираду, а пьемонтец поспешил удалиться. Второй человек завязал со мной беседу. Он спросил, в какой части Франции я родилась. Я ответила, что в Бургундии. Тогда он сказал, что служит у принца де Линя [56] и что его хозяин часто рассказывал ему о Бургундии, где у того много знакомых и где он часто имел самый дружеский прием. Задав еще несколько вопросов, он удалился, попросив меня подождать на этом же месте его возвращения.

56

Возможно, это был принц Шарль-Жозеф де Линь (1735–1814), в 1794 году после сражения при Флёрюсе перебравшийся в Австрию. В 1808 году он стал фельдмаршалом австрийской армии.