Воспоминания корниловца: 1914-1934

Трушнович Александр Рудольфович

Как могут перевыполнить план рыбаки? Разве улов от них зависит? Нет, не от них, а от большевиков. У рыбаков на борту баркаса были зарубки, по которым они до прихода советской власти и коллективизации определяли размеры дозволенной для ловли рыбы. Рыбу маломерную возвращали морю. Это правило строго выполнялось, ведь от него зависели будущие уловы. Теперь колхоз стал ловить обещанным «новым научным методом» все сорта рыбы в любое время года, любого размера, повсюду, всеми способами. Начали уменьшать и ячейки новых сетей. Что вчерашнему рабочему или батраку до рыбы в Азовском море? Сегодня он председатель рыбколхоза, а завтра за тысячу верст отсюда —

директор гвоздильной фабрики или судья…

Метод лова путем ограбления моря не мог не окончиться трагедией для природы и рыбаков. Но у многих большевицких трагедий есть и комедийный оттенок. Планы улова вырабатывались не на одну путину, а на всю пятилетку: рыбколхоз «Красный Октябрь» обязуется в 1929 году выловить по плану, предположим, сто тысяч пудов рыбы. В 1930 году — сто семнадцать тысяч, в 1931 — сто двадцать пять… и так далее. Нередко к тысячам пудов для придания достоверного вида прибавлялись сотни.

Для достижения высот социализма был изобретен целый арсенал повышения продуктивности. Тюрьмы и ссылки — от начала до конца советской власти. А в промежутках — красные и черные доски, премирования, встречные планы, соцсоревнования, ударничество, труддисциплина, самокритика, самозакрепление, перекличка, выдвижение. И через какое-то время изобрели новое чудовище — стахановщину.

Весь этот еще неполный арсенал средств был не в состоянии перевесить два как будто малозаметных момента: личную заинтересованность и свободу труда. Все падало: эффективность труда, и урожайность, и улов — все становилось день ото дня хуже. Люди говорили: «На них проклятие».

Советская школа

Советская школа стояла на четырех китах: классовом принципе, безбожии, материализме, интернационализме. Намерение большевиков воспитывать детей в духе интернационализма характеризовалось уже названием школ: имени Карла Маркса, Розы Люксембург, Луначарского, Первого мая, Ленина, Октябрьской революции, Фридриха Энгельса, Сакко и Ванцетти. Это были исходные точки советского воспитания детей.

В 1922 году я со знакомым учителем присутствовал при чистке школьной библиотеки. Чистили два комсомольца и учительница, говорившая с иностранным акцентом. Первым делом она стала искать книги религиозно-патриотического содержания, но они были изъяты уже до этого. Затем направилась к классикам и стала бросать на пол книги Достоевского, дважды проверив, не остался ли какой-нибудь том. Одной из самых ненавистных для коммунистов книг были «Бесы», их обладателю грозило три года лишения свободы, то есть столько же, сколько и рассказавшему антисоветский анекдот.

Классики постепенно исчезали из школьных библиотек, оставаясь в нужных для власти хрестоматийных выдержках. На смену старым пришли новые писатели. На экзаменах по литературе преобладали Демьян Бедный, Маяковский, Есенин (которого затем изъяли), Сейфуллина, Эренбург, Максим Горький, Чернышевский («Что делать?») и им подобные.

Ни одну из областей своей духовной жизни русский человек не любит так, как литературу. Главная идея русской литературы, религиозно-нравственная, основана на ценности человеческой личности. Возникла она в беспрерывной борьбе против крепостного права, была носительницей евангельских истин.

Религиозно-нравственное начало было немедленно исключено из школьного воспитания и заменено грубым и примитивным материалистическим мировоззрением, кульминацией которого была классовая ненависть. Детей стали воспитывать в атмосфере жестокой классовой

борьбы, которая, в отличие от борьбы с внешним врагом, велась на уничтожение, в которой отсутствовало какое бы то ни было сдерживающее начало или снисхождение к побежденному. Эта внутренняя гражданская война, насыщенная ненавистью и чувством мести, переносилась на детей и внуков: пролетариев всех стран надо любить, это наши друзья и союзники, представителей чуждых классов следует ненавидеть и уничтожать. С приближением коллективизации увеличивалось число людей, которых следовало ненавидеть и обезвреживать любыми способами.

«Освоение ребенка», работа над превращением его в сознательного пролетарского борца начиналась с очернения и дискредитации всех авторитетов, кроме большевицкого. Ребенку внушалось, что старые люди воспитаны в отжившем мещанском духе и поэтому их нельзя слушать, а со всеми вопросами надо обращаться к представителям советской власти. Школа воспитывала вражду к родителям и была источником бесчисленных трагедий. Детям, а особенно пионерам, внушали, что шпионство и доносительство в пользу советской власти — дело почетное и необходимое.

Знакомый врач рассказывал: когда он работал на Нижней Волге, там за донос выдавали детям по гривеннику. Можно привести немало случаев, когда по доносу детей арестовывали их родителей или соседей. Вовлечение детей и подростков в политическую борьбу, оскверненную низменными пороками и чувствами, растление детской души с целью превращения человека в аморального и жестокого члена коммунистического коллектива само по себе уже достаточно, чтобы исключить большевиков из общества культурного человечества.

Линия большевицкого воспитания проходила красной нитью во всех школьных предметах. Основой всей учебной программы были социально-политические науки. В вузе мы проходили пять политических предметов, перечисленных в моем врачебном дипломе: политэкономия, история ВКП(б), история материализма, конституция СССР и вневойсковая подготовка. История изучалась как история классовой борьбы, причем если на русскую историю приходилось двадцать-двадцать пять страниц, то на двухстах красовались циммервальдские, стокгольмские съезды, биографии Маркса, Энгельса, Лассаля, Либкнехта и, разумеется, Ленина, покушения на царей и иные бомбометания; «Земля и воля», «Черный передел», 1905 год на пятидесяти страницах, затем буржуазный 1917 год и, наконец, Великая, Всемирная, Октябрьская…

Общую географию отменили, вместо нее преподавали географию экономическую — для углубления историко-материалистического понимания внешних процессов. Это, конечно, полезно, если излагается без вранья, но полное незнание общей и частной географии людьми, закончившими университет, и отсутствие необходимого багажа знаний средне-культурного человека производило тягостное впечатление.

Когда рассказываешь западному человеку, что и в таком школьном предмете, как математика, отразился политический подход и служение классовому принципу, он недоверчиво улыбается. Но это так. В условиях задач по арифметике фигурировали военные расходы капиталистических стран, площади церковных и монастырских земель в царской России, численность компартий в мире, все двадцать четыре колхозные отчетности, преимущество колхозного хозяйства над единоличным, разница между обработкой земли тракторами и живой тягловой силой. Мой девятилетний сын как-то должен был высчитывать, во сколько обходилась минута мировой войны. В третьей группе дети оперировали миллиардами текущих и будущих пятилеток.