Воспоминания корниловца: 1914-1934
Шрифт:
Учитель в возмущении обратился к классу, чтобы вызвать осуждение этой контрреволюционной вылазки. Но весь класс закричал:
— Правильно, правильно он говорит!
Забили тревогу, произвели следствие, объявили ШКМ «неблагополучной в смысле кулацкой агитации», однако ученика не тронули: он был сыном бедняка.
От учителей я почти ежедневно слышал о выступлениях учеников, говоривших о моральном выздоровлении народа. Два раза в неделю стали проводить собрания учителей с представителями партийных и советских организаций, на которых говорилось о недостаточной агитации среди учащихся в пользу колхозов. И вот все уроки стали начинаться и оканчиваться доказательствами выгоды колхозов. Многие дети после урока говорили учителям:
— Мы понимаем, что
По доносу сына коммуниста, узнавшего, что ученица третьей группы в первый день Пасхи не явилась в школу, а кроме того, отнесла сырную пасху своей бабушке, учком по указанию райкома устроил над девочкой суд. Доносчик произнес обвинительную речь, требуя исключения из школы. Но когда дело дошло до голосования, то оказалось, что, кроме нескольких учеников, все четыре группы против исключения. Результат голосования был встречен аплодисментами, ученицы кинулись целовать девочку.
Колхозы не могли уже справляться с прополками и уборкой. После грабежей, ссылок, голода, бегства крестьян с земли и других несчастий количество хлеборобов сильно уменьшилось. Но я считаю, что главной причиной была начавшаяся вскоре после коллективизации молчаливая и упорная забастовка крестьян, не желавших выполнять рабский бесплатный труд. И так будет, надо думать, до конца коммунистической власти.
Эта власть, вероятно, впервые в русской истории, начала направлять на полевые работы школьников. От трудовой повинности были освобождены только ученики первой и второй ступени. Остальные вместе с преподавателями трудились в поле целые дни. Сначала на работу отправляли только в выходные, потом чаще. Наконец, на двух-трехнедельные сроки. Младшим отводили ближние участки, не дальше шести-восьми километров. Старшие уходили в поле с ночевками. Спали на земле, кормили их дрянной похлебкой, они мокли под дождем. Появились простудные заболевания, вплоть до воспаления легких. Бывало, что на занятиях в классе отсутствовало до 20–30 % учеников. Как-то детей третьей группы в поле застала гроза с ливнем и они с учительницей спрятались под навесы и в амбары бригады. Одна из опор сдвинулась, и амбар завалился набок. К счастью, дети успели выскочить, трое только получили ссадины и синяки.
В Краснодаре во время уборочной кампании опустели почти все учебные заведения. Полторы тысячи учащихся выгнали в свекловодческий совхоз. Эта сельхозфабрика засеяла земли сосланных крестьян сахарной свеклой. Для учащихся не было приготовлено ни ночлега, ни питания, ни орудий труда. Только на третий день начали варить им похлебку из той же свеклы. Молодежь начала болеть и разбегаться. Курсистки и преподавательницы в городской обуви и легких платьях — другой одежды у них не было — грязные, голодные. Добирались домой по нескольку дней.
На второй год коллективизации в колхозах трудодни стали записывать не на главу семейства или на едока, а за выполнение определенной трудовой нормы. Теперь все должны были работать: от детей до стариков.
Классовая медицина
Советскую медицину невозможно изучить на показательных объектах, построенных для властьимущих и интуристов. Сущность медицины измеряется не количеством и размерами лечебных заведений, а ее духом и отношением к человеку. В дореволюционной России была лучшая в мире организация медицины — земская. Земство построило сеть больниц, и медицинская помощь, включая лекарства, для крестьян была бесплатной. Земские врачи были воспитаны на нравственных началах русской культуры. Они были поставлены в хорошие условия, у них была возможность совершенствования в России и за границей. Из их рядов вышло немало выдающихся врачей и профессоров. Уездные и сельские больницы были хорошо снабжены и оборудованы всем необходимым. Только сегодня, вдали от России, я четко вижу громадную разницу между коммерческой медициной «культурного Запада» и земской медициной «варварской России».
Большевики медицину долго не трогали, и она не подверглась такому развалу,
После войны, в особенности гражданской, в России резко повысилось число венерических заболеваний. Половая распущенность во время НЭПа тоже этому способствовала. Но у нас в течение нескольких лет не было сальварсана. Тот, кто хоть немного знаком с медициной, знает, какие катастрофические последствия должно было вызвать отсутствие этого существенного при лечении сифилиса лекарства. Сальварсан в любом количестве можно было закупать за границей, тем более что валюты у большевиков было достаточно, хотя бы в виде ценностей, отнятых у Церкви. Но перед коммунистической властью никогда не стояла дилемма: здоровье и благосостояние российских народов или мировая революция, на организацию которой эти ценности, несомненно, тратились.
В первые же дни после коллективизации медицинские учреждения переполнились. Медицина оказалась между двух огней: люди искали у нас помощи и облегчения, власть требовала твердости и жестокости. По закону амбулаторный врач за пять с половиной часов работы мог принять не больше сорока больных. У нас в приемных толпилось их теперь до восьмидесяти, а то и до ста двадцати. Люди всеми способами старались добыть справку о болезни, чтобы оправдать нежелание записываться в колхоз или выходить на работу. Мечтой была справка об инвалидности.
В единоличном хозяйстве крестьяне, особенно в страдную пору, работали, часто не считаясь со здоровьем, зная, что по окончании работ смогут подлечиться и собраться с силами для следующей страды. К тому же каждый был сам себе хозяин, мог когда угодно отдохнуть, а затем снова выйти на работу. Теперь крестьянин стал крепостным у государства, и каждое его движение контролировалось. За невыход на работу штрафовали, а дальше грозило исключение из колхоза, арест, высылка, голод.
Невыход на работу засчитывался за трудодень только в том случае, если крестьянин представлял официальную справку от медицинского учреждения. Каждый заболевший колхозник: мужчина, женщина, трудоспособный ребенок должны были иметь больничный лист. Поскольку питание людей теперь зависело от милости или немилости колхозного начальства, то количество справок чудовищно возросло. Выздоравливающим и хронически больным нужна была справка для усиленного или диетического питания с такого-то по такое-то число. Обычно начальство выдавало им несколько стаканов молока, это было и «усиленное питание», и «диета».
Работа врача стала каторгой. Каждый больной превратился в малую, а иногда и в большую проблему: симулянт ли он, каким его почти всегда считают правление колхоза и бригадир? Или на самом деле больной? Хроническое заболевание, на которое он жалуется, действительно не позволяет ему выполнять работу? Какую именно? Постоянно или какое-то время? Как помочь человеку без того, чтобы самому не оказаться на скамье подсудимых?
В ожидальной гудит толпа, а ты в амбулаторной обстановке, превращенной в какой-то конвейер, определяй состояние больного так, чтобы и его не ущемить, и не вызвать подозрения у начальства, которое может на тебя и в ГПУ донести. Послать его в больницу? Но больница перегружена. Люди, по двадцать лет ходившие с грыжей, просятся на операцию.
— Двадцать лет не мешала?
— Теперь колхоз, теперь мешает.
У множества крестьян появлялись аппендициты, возникала необходимость удалить небольшую кисту или бородавку, которые после коллективизации стали мешать. Народ быстро изучил симптомы болезней, главным образом язвы желудка. Люди начали жаловаться, что амбулатория им не помогает. Доходило до того, что человек являлся в венкабинет и говорил:
— У меня сифилис. Я был в Краснодаре, там нашли в крови. Справку потерял. Дайте бумагу, что мне нельзя идти в колхоз, чтобы другие не заразились.