Воспоминания о школе
Шрифт:
— Интересно, мама видела?
Светило солнце, но это было февральское или мартовское солнце, хитрое и небезопасное. Мы сидели на каменной скамейке парами: мальчик-девочка, некоторые держались за руки. Мы могли просиживать так часами, молча глядя туда, где по другую сторону железной решетки, отделявшей наш сад от соседского, тоже сидели дети, тоже на каменной скамейке и тоже смотрели на нас, не говоря ни слова.
Тогда нам казалось, что нас разделяют целые миры, нам и в голову не пришло
Иногда в сад заглядывали родители:
— Вы не играете? Только долго не сидите на солнце, это вредно.
Моя мама тоже выходила потрогать мои волосы — не сильно ли они нагрелись на солнце.
Нам, детям, нравилось сидеть одним, без взрослых: в саду было еще светло, а в дом, где взрослые вели свои разговоры, уже пробирались сумерки, но свет не зажигали из экономии.
— Как тебя зовут?
Я сижу рядом с девочкой приблизительно моего возраста, у нее светлые волосы, косички перевязаны ленточками.
— Мария. Я в четвертом. Я вчера пять за сочинение получила.
— Я тоже в четвертом. У нас учитель очень добрый.
Мы подолгу смотрим друг другу в глаза, без тени смущения, потому что в наших сердцах еще нет совсем никаких теней.
— Будешь моей лошадкой?
Мария соглашается, разрешает надеть на себя уздечку — ни разу не улыбнувшись, очень серьезная, — и мы бегаем вокруг четырех ваз с деревцами. Она выше меня: девочки в этом возрасте часто перерастают мальчишек, на ней короткое платьице, ножки у нее длинные и тоненькие, она хорошо скачет, но быстро устает и, не снимая уздечки, снова садится на скамейку.
— Больше не хочешь?
Она не отвечает. Потом рассказывает мне о себе, о своей школе: учительница у нее тоже хорошая, но иногда сердится и, бывает даже, может дать подзатыльник. Но это редко.
— А вы молитву по утрам перед уроками читаете?
— Нет, — отвечаю я, — мы, мужчины, не молимся.
Это, конечно, вранье.
Девочка смотрит на меня с испугом.
Дети вокруг нас уже вовсю бегают, играют в войну.
Один мальчик, младше нас (он в третьем), взят в плен, но отказывается это признавать — говорит, что не хочет, — и вражеский генерал безрезультатно пытается убедить его сдаться.
— Мы тебя захватили!
— Не считается! Вы у меня саблю должны были отобрать, а у меня она вот!
Сабля у него деревянная, рукоятка привязана бечевкой.
Дети из соседнего сада смотрят на нас молча и, кажется, немного враждебно.
— В атаку! По коням! — кричу я и, оставив даму сидеть на скамейке, с легкостью получаю полковничий чин. Молниеносная карьера. Через несколько минут мой чересчур вспотевший генерал удаляется с поля боя, приговоренный мамой к спокойному сидению на солнце, и я занимаю его место. Мария видит, что я уже стал генералом, и мне это приятно.
Тем временем враг, затаившись в лесу (за вазами), не дремлет.
— Савойя! — кричу я изо всех сил, и мы бросаемся в атаку.
— Перемирие! У меня кровь из носа пошла!
Это кричит кто-то из наших врагов: у него и вправду кровь идет из носа, на крик прибегают родители, и так обрывается битва, которая сулила мне столько славы.
Я возвращаюсь на каменную скамейку с видом бывалого вояки.
— Ты весь вспотел…
— Да ерунда, неважно.
— Тебя поранили?
На руке у меня небольшая царапина с подсохшей уже капелькой крови.
— Сейчас я тебя перевяжу.
Она перевязывает мне руку своим носовым платком.
— Ты будешь медсестрой, когда вырастешь?
— Может быть, я не знаю. Я не хочу вырастать.
Солнце уже почти скрылось, и на земле лежат наши длинные тени. В комнате, откуда доносятся голоса родителей, все еще темно.
— Если я вырасту, мама моя постареет. А когда стареют, потом умирают.
— А ты когда-нибудь видела мертвых?
Но она опять ничего мне не отвечает, и я больше ее не спрашиваю. Остальные тоже молчат и тихо копаются в земле, холодной и влажной, не прогретой уже солнцем.
Скамейка наша тоже холодная: я вот-вот чихну, но вовремя зажимаю рот рукой, чтобы мама не услышала, что я чихаю, и не забрала меня отсюда.
Мальчик из третьего класса, тот самый, что отказывался признать себя пленником, подходит к нам и показывает божью коровку, красненькую, с семью черными точками. Уже почти стемнело.
— Какая красивая букашечка! — говорит Мария.
— Не букашечка, а божья коровка, — поправляет ее мальчик.
— Нет, букашка, — говорю я. — Не подаришь?
— Еще чего, сами найдите. Я эту отнесу завтра в класс, нам учитель про нее все расскажет, а потом мы ее в музее поселим. А Джулио вот нашел кремень, из него можно огонь разжигать.
— Серьезно?
— Да, он там, среди гравия валялся, — говорит подошедший к нам Джулио. Он тоже учится в четвертом. — Я дома искры из него буду высекать.
Он на минутку показывает нам свой кремень, не разрешив, конечно же, потрогать, и принимается копаться в земле вместе с парнишкой из третьего класса.
Они строят замки и вулканы — точнее, везувии, как мы их обычно называем.
Мы с Марией остаемся вдвоем и снова беремся за руки.
В комнате у родителей наконец-то зажигают свет.
— Эти букашки, они по руке ползают, а ты их даже не чувствуешь.
— Ты в следующее воскресенье сюда придешь?
— Не знаю, если мама меня возьмет. А ты?