Воспоминания о службе
Шрифт:
Наступил вечер моего доклада. Пришла комиссия — начальник академии, Беляев, Добрынин и из-за интереса к теме заведующий нашим курсом полковник Юнаков.
Я стал делать доклад, поглядывая на часы. Беляев внимательно смотрел на схемы, которые были неплохо выполнены. По-видимому, его взяло сомнение, сам ли я их чертил и нет ли ошибки, к которой можно было бы придраться. Прошло 30 минут. Доклад подходил к концу. Как я ни растягивал его, минутная стрелка двигалась медленно. Наконец я положил указку и раскланялся, обозначая этим окончание доклада. Добрынин не предложил дополнительных вопросов и признал доклад отличным. Это уже ободрило меня. Беляев, признав доклад очень хорошим, предложил дополнительно ответить: 1) считал ли я Шевардинский редут передовым опорным пунктом или левым флангом русской позиции; 2) почему я не дал принципиальной схемы, как нужно подходить к полю сражения (а между тем Беляев не терпел каких-либо принципиальных
Вопрос о принципиальной схеме подхода к полю сражения в русской армии позже приобрел большое значение. С началом мировой войны наши пехотные дивизии, как правило, подходили в бригадных колоннах, и немцы иногда пользовались этим, чтобы бить по частям колонны. Даже в своих указаниях войсковым начальникам немцы обращали внимание на эту принципиальную схему русской армии и советовали использовать ее.
Теперь наступал последний период занятий: разработка тактических действий корпуса. Попал я в группу генерала Янушкевича и генерала Христиани и должен был разработать наступление двухдивизионного армейского корпуса через Карпаты от Стрыя на Мукачево. Прежде всего, требовалось представить военно-географическое описание района действий, затем доклад начальника штаба корпуса по операции и устройству тыла, дальше доклады начальника артиллерии, начальника инженеров, корпусных интенданта и врача, по вводным данным составить соответствующие приказы, начертить различные схемы, графики подвозки хлеба, эвакуации раненых — приложение к указанным докладам.
Военная игра как метод подготовки не была представлена в академии. Это вполне понятно: академия базировалась на французскую систему подготовки, а последняя смеялась над <?> (военной игрой) немцев, однако в дальнейшем нам пришлось участвовать в военных играх и самим проводить их.
Все доклады нужно было представить в указанный день и час. Принимал эти работы дежурный писарь учебной части, который отмечал час сдачи, ну… а опоздание всегда сопровождалось денежной мздой в зависимости от опоздания, от рубля и выше. За ночь дежурства писарь собирал немалую сумму, так как представлявших в срок было меньшинство. Знал ли об этом начальник учебной части полковник Баиов? Будем думать, что нет.
За эту тактическую разработку я получил 10,5 балла. Очевидно, Янушкевич поставил 10, а Христиани 11. Вообще за все три работы дополнительного курса я получил 32,5 балла, что дало мне десятое место при окончании курса.
Верховая езда на дополнительном курсе производилась три раза в неделю, и каждый офицер объезжал молодую лошадь. Ее он должен был представить и на экзамене. Когда я пришел на экзамен, то мне подали другую лошадь, а мою отдали тяжеловесному Якубовичу. Я поругался с руководителем верховой езды, но делать нечего, сел на незнакомую лошадь. Прибыл начальник академии, и началась манежная езда. При команде на галоп «кругом» мой конь заупрямился и не захотел поворачиваться. Я рассвирепел, взяв его в шенкеля, поднял на дыбы и повернул кругом. Злой слез с коня после взятия барьеров. Подошел к поручику Менжинскому и говорю: «Я был прав, что испорчу смену на незнакомой лошади». На это он возразил: «Конь делал все, что вы хотели». От сердца отлегло.
Теперь предстояло подумать, в каком округе и даже полку буду командовать ротой для ценза. Уже 2 года и <? > месяцев, как я выбыл из батальона, а потому, чтобы соблюсти долг приличия, послал телеграмму помощнику командира полка по строевой части полковнику Смирнову, желательно ли мое возвращение в батальон для цензового командования ротой, и получил самый благожелательный ответ. Лишь после этого я заявил в учебную часть, что хочу вернуться в свой батальон командовать ротой.
Учебная часть подвела итоги окончания дополнительного курса и объявила их нам. Итак, подлежали причислению к Генеральному штабу 48 человек — 15 гвардейских и 33 армейских офицера. Кроме того, считался успешно окончившим дополнительный курс Врангель, который по собственному желанию уходил в свой лейб-гвардии Конный полк. Академия ему была нужна, чтобы скорее получить эскадрон и чин ротмистра гвардии, приравнивавшийся в случае ухода в армию к полковнику. Офицеры болгарской армии — все 9 человек — считались окончившими успешно дополнительный курс. Прослушали дополнительный курс без причисления к Генеральному штабу 14 человек — 10 армейских офицеров и 4 офицера гвардии, среди которых был и известный уже нам Кульнев. В кулуарах ходили слухи, что за Кульнева усиленно кто-то хлопотал, но здесь Щербачев и Баиов проявили исключительную твердость и не пошли ни на какие сделки с совестью.
Интересно сделать сопоставление подлежащих причислению к Генеральному штабу с числом офицеров, принятых на младший курс.
Эта таблица говорит о жестком отсеве из академии. Немногим больше трети поступивших в академию причислялось к Генеральному штабу. Была ли здесь придирка со стороны начальства академии? Я бы этого не сказал. Правда, для армии, имевшей в кадрах мирного времени 1300 000 человек, причисление к Генеральному штабу 48 человек было каплей в море, но зато происходил уже действительный отбор. Соотношение между армейскими и гвардейскими офицерами колебалось незначительно. Но если посмотреть по родам войск, то наибольшие потери, а именно 48 офицеров из 76 человек отсеянных, понесла пехота. Такое обстоятельство было прискорбно. Причислялись к Генеральному штабу в основном люди «с ученым кантом и бархатным воротником», т. е. артиллеристы и саперы. Правда, этот контингент офицеров уже в военном училище проходил трехлетний курс обучения, а не двухлетний, как в пехотных училищах. Из пехотных же офицеров шли в академию по большей части те, кто окончил не военные училища, для поступления в которые требовалось общее среднее образование, а юнкерские. Отсутствие необходимых знаний сказывалось в академии, когда приходилось самостоятельно работать.
По окончании основных двух курсов мы имели право носить академический знак. Согласно приказу по военному ведомству от 26 мая 1910 года, я считался окончившим дополнительный курс и за отличные успехи в науках произведен в штабс-капитаны со старшинством 23 мая 1910 года. Мы продолжали носить форму той части, в которой служили. По причислении к Генеральному штабу, за исключением конников, мы должны были все откомандовать два года ротой (это касалось и артиллерии). Кавалеристы на год шли в офицерскую кавалерийскую школу, а затем в строй для командования эскадроном.
В начале 1910 года Николай II побывал в артиллерийской и военно-инженерной академиях. Начальство нашей академии тоже усиленно готовилось к приему императора. Но он так и не приехал ни к нам, ни в военно-юридическую академию. Эти две академии не пользовались почетом. Академия Генерального штаба была не в чести у дома Романовых еще с 1862 года, когда часть преподавателей и слушателей-поляков, среди которых был генерал героической коммуны Домбровский, приняла участие в польском восстании. Юридическая же академия считалась либеральным военным учебным заведением.
Не добившись посещения академии в течение года, свитский генерал Щербачев, однако, добился приема нашего выпуска Николаем II.
В последних числах мая мы по железной дороге отправились в Петергоф. Оттуда нас доставили во дворец в Александрии. В одном из залов дворца мы построились в шеренгу по старшинству баллов при выпуске. Не приведенные к Генеральному штабу стояли на левом фланге с интервалом в 10 шагов. На их правом фланге находился Кульнев. На нашем — начальник Генерального штаба, а рядом — начальник академии, правитель дел и заведующий нашим курсом полковник Юнаков. Дожидаться прибытия Николая II нам пришлось около часа, так как он принимал парад какого-то гвардейского кавалерийского полка по случаю полкового праздника.
Но вот скомандовали: «Смирно, господа офицеры», — и в зал вошел, расправляя усы, Николай II. Подойдя к правому флангу, он выслушал рапорт начальника академии, вручившего ему книгу трудов слушателей нашего курса. Николай II стал обходить слушателей, здороваясь за руку и задавая всем один вопрос: «Какой части и где она стоит?» Так постепенно он дошел до конца причисленных. Затем ему начальник академии пояснил, что дальше идут уже не попадающие в Генеральный штаб. Увидев Кульнева, очевидно лично ему знакомого, Николай II довольно долго с ним разговаривал, а затем, обратившись к непричисленным, поздравил их с переводом в Генеральный штаб. Если бы это было во времена Павла I, то не успевшие в науках были бы переведены в Генеральный штаб, а мы, успешно окончившие, ходили бы еще непричисленными. Но существовал закон, и все осталось, как положено.