Воспоминания о Юрии Олеше
Шрифт:
– Приезжайте к нам чаще, шахтеры народ хлебосольный, - говорит Изотов.
– Приеду, обязательно приеду, - обещает Олеша.
* * *
Декабрь 1935 года.
И опять мы сидим вокруг Олеши и слушаем его урок. Он говорит о напечатанном в "Правде" подвале Ильи Ильфа и Евгения Петрова, посвященном пароходу "Нормандия". Тогда еще не было книги "Одноэтажная Америка". Это был первый очерк писателей об Америке, начало будущей книги. В очерковой точности Олеша находит глубокий подтекст.
В комнату заглядывает писатель Н. Очень модный в те дни. Горький похвалил
Олеша неожиданно начинает говорить о писательской гордости, о самоуважении, об умении бороться за свою работу, "если, конечно, вы чувствуете свою правоту", - добавляет он.
– Нужно проявлять щепетильность к своему тексту, не допускать произвола правщиков. Ведь это твои мысли, твоя боль, твои муки или твои радости.
Не в адрес ли этого модного писателя, рукопись которого переделывали многие мастера и работники журнала, где повесть была опубликована?
Олеша рассказывает о своей новой пьесе, читает куски, интересуется, нравится ли нам.
Опять обсуждаются работы молодых авторов.
– Мне нравится импровизация, - говорит Юрий Карлович.
– Но учтите, что импровизация - это не только выражение таланта, импровизация требует практической выучки, тренировки ума, это своеобразная гимнастика мышления.
В рассказе одного из участников семинара Олеша находит множество иностранных слов.
– Я когда-то и сам увлекался звучностью иностранных слов, потом отучили. И знаете, кто? Маяковский...
Юрий Карлович вспоминает, как однажды он читал рассказ Маяковскому. В тексте была фраза: "Собака попала в солнечный протуберанец". Олеша и сам не мог объяснить, почему ему понравилось это слово "протуберанец". Это из астрономии. Маяковский нахмурился, попросил повторить. Олеша с некоторой гордостью снова прочитал эту фразу. "Что это такое протуберанец?" - спросил Маяковский. Олеша начал объяснять, что английский писатель и астроном Джине в книге "Вселенная вокруг нас" описывает протуберанец. "Объясните, чтобы я, читатель, понял", - сердился Маяковский. "Представьте себе сумрак в глубоких каменных воротах, и неожиданно вырывается солнечный рукав - этот самый протуберанец, в который попала собака".
– "Какая чепуха, какое издевательство над читателем, ученость хочется показать, - рассвирепел Маяковский.
– Напишите об этом просто и ясно, а но щеголяйте, как попугай, разноцветными перьями".
– Знаете, прошло два года, я неожиданно встретил Маяковского. Он шел мне навстречу. Маяковский снял шляпу и на всю улицу крикнул: "Здравствуйте, Олеша, как протуберанец?.." Злопамятный был на этот счет...
Говорят, что у бушменов Южной Африки до начала двадцатого века не было собственных имен; безликий писатель, лишенный индивидуальности, своеобразия, напоминает мне человека без имени. У него есть фамилия по паспорту, но у него должен быть и писательский паспорт. Писательское имя это не только стиль, это и тема, это и материал, это и идея, это и жизненная направленность, это и настроение, это и решение художественной задачи, - говорил Олеша.
Донецкий писатель Илья Гонимов, уже тогда пожилой человек, дал Юрию Карловичу прочитать написанную им историю старой Юзовки. Долгие годы Илья Гонимов собирал материал, рылся в архивах, которые тогда еще не имели нынешней научной архивной строгости и где материал не был систематизирован, хранился хаотично. Гонимов беседовал со старожилами, работниками металлургического завода, - ведь с завода и начинался город, - уточнял даты, цифры добычи угля, выплавки металла. Он читал документы - приказы, распоряжения, переписку влиятельных лиц того времени, искал фотографии.
Кроме Юрия Олеши рукопись читал и еще один писатель, приехавший из Москвы. Он отнесся слишком холодно, даже высокомерно к этой работе. "Мемуары". "Арифметика в обложке художественной литературы. Сколько шахт было в Юзовке в конце девятнадцатого столетия и сколько в наши дни? "
Он думал, что потрафил Олеше, что все эти "собачевки", описанные Гонимовым, весь мрачный быт дореволюционных шахтеров, вся статистика рождений и смерти, увечий и катастроф, обвалов и взрывов в шахтах, трагедия горновых, погибших в расплавленном металле, - все это далеко от "изящной словесности", мастером которой он считал Олешу. Приезжий писатель снисходительно посоветовал Гонимову отдать собранный им материал в редакцию "Истории фабрик и заводов", которую начинал в те годы Максим Горький.
Не знаю почему, но Гонимов сидел на семинаре в пальто, хотя в комнате было тепло. Он уткнулся, съежился торчала небритая щетина, очки опустились на крупный нос, сверкали глаза под густыми нечесаными бровями, глаза, полные слез, горечи, недоумения, откровенной обиды.
– У меня все, - закончил приезжий писатель.
Олеша возмутился, взял рукопись, прочитал страничку, как шахтеры обдирали кожу на коленях и локтях, когда таскали санки с углем. Постепенно угольная пыль впитывалась, твердела, и на этих местах образовывались наросты, похожие на жесткий наждак.
– Я долго не мог уснуть, прочитав эти строки...
Олеша произнес блестящую речь в защиту мемуаров. Могут ли мемуары жить и волновать как художественное произведение? Или через десятилетия они послужат материалом для романистов будущего?
– Я люблю мемуары, а еще больше примечания, объяснения, комментарии к мемуарам. Возможно, это объясняется тем, что я не получил систематического образования и многого не знаю. Не думаю, что и вы уже сыты знаниями.
И оппонент Юрия Олеши отмолчался.
В 1967 году в Москве вышла книга уже умершего Ильи Гонимова "Старая Юзовка". Конечно, это не та рукопись, которую читал много лет назад Юрий Олеша, но, склонившись над ее страницами, читатель поймет, что привлекло к ней Олешу. Мужество рабочих людей, которое всегда было близко его сердцу.
"Есть выражения, которые оставляют в памяти особенно резкий след", писал Олеша.
Уроки Юрия Олеши оставили такой след.
* * *
Зимой 1948 года в Москве готовилась Декада литовской литературы. Председатель Союза писателей Литвы Ионас Шимкус привез в редакцию "Литературной газеты" большую стопку книг литовских писателей, изданных на русском языке в Москве и Вильнюсе.