Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918
Шрифт:
Все наши врачи, за исключением одного, приехали из одной и той же московской больницы. Все эти люди имели основательную подготовку, знали свое дело и работали спаянно. С другой стороны, начальник госпиталя был очень молод, совсем неопытен и не имел представления о том, как управлять большим госпиталем.
Полноту власти возложили на главврача, и хотя в своей области он был чрезвычайно сведущ, но не умел поддерживать дисциплину, его подчиненные вскоре стали нерадивыми, особенно санитары.
Будучи главной медсестрой, я не имела никаких обязанностей в палатах, а так как это оставляло мне недостаточно работы, я начала помогать в операционных и перевязочных палатах – эта работа с самого начала восхищала меня. Через некоторое время врачи доверяли мне делать самые сложные и важные перевязки,
У нас были тяжелые времена. Когда в 1915 году фронт приблизился к нам и мы должны были увеличить количество коек, то иногда принимали очень большие партии раненых и тогда работали без отдыха днем и ночью. Раненые поступали с фронта в таком состоянии, что требовалось две или три ванны, чтобы отмыть всю глубоко въевшуюся грязь, скопившуюся за долгие месяцы их пребывания в окопах. Волосы приходилось сбривать, одежду – сжигать. Фронт находился всего лишь в ста пятидесяти милях от Пскова, но раненые, которых мы принимали, обычно проводили несколько дней в пути, преодолевая это расстояние в товарных вагонах без всякого ухода. Их повязки были жесткие, как будто деревянные, пропитанные запекшейся кровью, испачканные гноем и полные паразитов. Снимать такие повязки для медсестры было почти так же больно, как и самому пациенту. Здесь я должна сказать, что между фронтом и тылом курсировало большое количество хорошо оснащенных санитарных поездов, но их никогда не хватало. Мы видели их очень редко, так как они – большинство из них – шли по особому расписанию прямо в Санкт-Петербург или в Царское Село и останавливались в Пскове, только если пациентам была необходима срочная операция. Те товарные вагоны, которые принимали мы, с грузом грязи, страданий, запущенности и бедности, редко можно было увидеть в столице; их обычно отправляли в провинциальные города.
В начале войны военный департамент приготовил для раненых более двадцати тысяч коек в Пскове, и теперь весь город выглядел как один огромный госпиталь. Все школьные здания были полностью или частично реквизированы, и это обстоятельство вызывало бесконечные недоразумения и ссоры со школьными властями. Также существовала давняя и длительная вражда между военным департаментом и Красным Крестом.
Красный Крест был независимой организацией. В его распоряжении имелись большие денежные суммы, и он был в состоянии оборудовать свои лечебницы так, что это вызывало зависть тех, кто работал в госпиталях военного ведомства, учреждениях, на которые выделялись очень незначительные средства; они были недостаточно оснащены, и их персонал был не только малочисленный, но зачастую и неопытный.
Получая сообщения о позорной запущенности и плохом управлении делами в этих военных госпиталях, я решила вскоре после своего приезда в Псков предпринять расследование. Я могла провести его только поверхностно, так как у меня не было официальных полномочий. Но я начала без предупреждения посещать военные госпитали, всегда стараясь приехать неожиданно. Во время этих своих неожиданных визитов по страху чиновников и служащих этих госпиталей я видела, что у многих совесть неспокойна. Особенно отчетливо я помню одно мое такое посещение казарм, где находились несколько сотен больных и раненых военнопленных. Первой трудностью было найти дежурного врача. Наконец он прибежал с заспанным и распухшим лицом. Белье в палатах, так же как и сами пациенты, было грязным. Очевидно, и кормили их плохо, потому что все они выглядели измученными и слабыми. В перевязочной было далеко до чистоты. Все было в таком беспорядке, что я посчитала необходимым
Несколько таких инспекций убедили меня, что военным госпиталям нужна помощь хотя бы постельным бельем и перевязочными материалами. Я написала письмо императрице, спрашивая ее, не может ли она для них что-нибудь сделать. Ей это было бы легко; в прошлом она организовала в Зимнем дворце мастерскую и кладовую для хранения постельного белья и перевязочных средств. Но ее ответ на мое предложение не был обнадеживающим. Она намекала, что я вмешиваюсь не в свое дело и что мне лучше заниматься своими собственными обязанностями. Однако ее письмо заканчивалось сообщением о том, что она планирует как-нибудь приехать в Псков, чтобы получить возможность удостовериться в справедливости моего отчета. Так что моя первая попытка проявить инициативу не имела большого успеха.
Императрица все-таки приехала в Псков, но это не изменило к лучшему ситуацию в военных госпиталях. Однажды поздно вечером, кажется, в ноябре в госпиталь приехал губернатор Пскова с телеграммой. Он сообщил мне, что императрица Александра приезжает на следующее утро, но просила не говорить мне об этом; это должно было быть сюрпризом. Тем не менее мы обсудили детали приема и составили распорядок на этот день, прекрасно зная, что такой визит не может проходить без всякого плана. Одна деталь: из-за ее больного сердца ее всегда нужно было нести вверх по лестнице, и поэтому люди и кресло должны быть готовы заранее.
Я пошла на станцию встречать поезд. Императрица была удивлена, увидев меня там, и разочарована тем, что ей не удалось сделать мне сюрприз. Казалось, она не понимала, что такое событие, как визит российской императрицы в город Псков, не может пройти по воле случая или незамеченным. Прямо с вокзала она поехала со мной в мой госпиталь, где ее встретили сотрудники госпиталя и ученицы церковной школы во главе с директрисой. С императрицей приехали две ее дочери и мадам Вырубова. Все они были одеты в форменные платья сестер милосердия. Раненые, которым заранее сказали о приезде императрицы, были просто сбиты с толку видом этих четырех сестер милосердия, одетых одинаково. Во всех палатах лица раненых выражали удивление и даже некоторое разочарование, как будто они представить себе не могли, что одна из этих женщин может быть их царица.
Императрица, которая очень хорошо говорила по-русски, обошла палаты и обстоятельно поговорила с каждым пациентом. Я шла за ней и не очень вслушивалась в слова, всегда одни и те же, но наблюдала за лицами. Как бы искренне императрица ни сочувствовала людям в их страданиях, как бы она ни старалась это выразить, было в ней что-то, ускользающее от определения, что мешало ей передать свои истинные чувства и утешить человека, к которому она обращалась. Хотя она говорила по-русски совершенно правильно и почти без какого-либо иностранного акцента, люди, казалось, не понимали ее, слова оставались для них далекими и непонятными. Они следили за тем, как она передвигается по палате, тревожными и испуганными глазами, и выражение их лиц не менялось и после того, как она уже подошла и поговорила с ними.
Я много раз присутствовала при посещении императором госпиталей. Тогда все было по-другому. Император обладал настоящей простотой и исключительным обаянием. Его появление в палате, казалось, немедленно создавало особую атмосферу, серьезную и вместе с тем приподнятую. Несмотря на свой небольшой рост, он всегда казался выше кого бы то ни было в комнате и передвигался от кровати к кровати с необычайным достоинством. После его беседы с пациентами в течение нескольких минут выражение тревожного ожидания в их глазах сменялось выражением восхищенного удовлетворения. Его серые глаза светились. Они излучали жизнь и тепло и вселяли в человека, к которому он обращался, чувство почти мистической связи. Я часто видела, как пациенты, после того как император уже отошел от их постелей, закрывали глаза, словно для того, чтобы удержать в памяти его образ во всей полноте блаженства.